Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

На другой стороне Моховой – дом Граббе, смутно напоминающий крепостную стену средневекового города: вдоль всего фасада над окнами четвертого этажа торчат чьи-то головы. Во дворе, кстати, такие же, вечно обсиженные голубями. Не знаю, на что намекал архитектор, но на вопрос интересующихся, кто все эти люди, всегда подмывает скорбно ответить: «Неплательщики». Тем более что эту версию подтверждают попадающиеся там и сям обрывки объявлений всевозможных ЖСК с бранчливыми угрозами в адрес беспечных должников.

К этому дому я прихожу часто. А с некоторых пор – особенно часто. Дело в том, что однажды летом, в самый разгар жары и тополиного неистовства, я экскурсию заканчивала в его проходных дворах. И уже зайдя под арку в первый из дворов, тот, где в центре до сих пор уцелели остатки старого фонтана, приспособленные неким вдохновенным цветоводом под клумбу, мы от неожиданности остановились, – где-то совсем рядом звучал Рахманинов. Вывернув во двор, закрутили головами. Брызжущие, разлетающиеся живые звуки наполняли его до краев. Над угловым окном полуподвала скромно значилось: «Ателье». Оно было открыто, и хорошо просматривалась тесная, плохо освещенная комнатка с простецкой обстановкой – стол, табуретка, какие-то тряпки, ножницы, катушки разноцветных ниток, кружка с остывшим чаем… А у самого окна стояло черное пианино, и темноволосый парень со строгим равнодушным лицом, прикрыв глаза, играл Вторую симфонию, да как! Словно музыканта вместе с инструментом перенесло каким-то образом со сцены Большого зала Филармонии в убогую комнатку с окном, выходящим в один из проходных дворов раскаленной Моховой.

Мы слушали, растерянно и блаженно улыбались. Аплодировали, когда он делал паузу. Наконец ушли, с сожалением озираясь.

А когда я вернулась одна через несколько дней, на гипсовых головах снова возились обтерханные голуби, у клумбы вяло переругивалась какая-то парочка – и не было никакого ателье. Я растерянно подошла к угловому окну, наглухо задраенному металлическими жалюзи. Под ним лениво вальсировал с окурками тополиный пух. Провела пальцами по теплому ребристому металлу. Вот здесь же была вывеска, я же помню. Из парадной справа вышел мужик с огромным (видно, жена долго не могла добиться, чтобы вынес) пакетом мусора. – Ателье? – безмерно удивился он. – Первый раз слышу.

«Мы гуляли по затонувшей Атлантиде», – прошелестело в ушах.

С тех пор меня тянет сюда как магнитом. Едва подворачивается возможность, стараюсь завернуть во двор с фонтаном. И каждый раз тупо смотрю на мертвое окно.

Вот и сейчас только загляну на минуту, просто на всякий случай. Просто вспомнить. Просто чтобы не забывать.

Я вошла во двор. Прямоугольник углового окна светится теплым летним жаром. Жалюзи подняты и собраны в одну малозаметную полоску. Табличка «Ателье», оказывается, прикреплена под ними. Вот столик, ножницы, нитки, куски материи. И пианино. Худощавая женщина средних лет приоткрыла окно.

– Простите, – выдавила я, чувствуя себя ужасно глупо, – Мы летом гуляли, а у вас тут парень… ну, в общем… играл Рахманинова. Что это было? У вас правда ателье?

Она наморщила лоб, вспоминая. Улыбнулась.

– Да это пианист, у которого вечером было выступление в Филармонии, попросил подшить брюки. Я работала в соседней комнате, а он играл.

Смех рвался изнутри. Как все просто. Музыкант зашел подшить брюки. Сюда можно больше не возвращаться.

И, уже миновав пару кварталов, я остановилась, сообразив, что забыла спросить главное. Что там делает пианино?

На Саперном переулке я оказался в 1946 году, и не случайно – уже очень многое предшествовало тому. Отец приехал сюда в 1936 году, из казахских степей, где работал селекционером, чтобы поступить в аспирантуру во Всесоюзный Институт растениеводства, к Николаю Вавилову, и оказался в общежитии в этом доме на Саперном. Ожидая поступления, он грузил вагоны на Московском вокзале, а Вавилов все где-то путешествовал. И вот, отчаявшись, папа решил уехать… но почему-то опоздал. Бежал за последним вагоном и до поручня не достал чуть-чуть.

И – вернулся сюда. Закончил аспирантуру, уехал – и теперь вернулся со мной на Саперный, без которого я бы не появился на свет: именно отсюда судьба отца (и моя) пошла так, как пошла.

Здесь когда-то стоял саперный батальон… Мне было всего шесть лет, когда я приехал сюда, но переулок подействовал на меня очень сильно. Готические замки, итальянские палаццо, восточные дворцы. Я тогда не знал, что это эклектика, всю эта красоту увидел впервые и был очарован, пленен, я словно попал в сказку или в сон. Лучших декораций для пробуждения воображения было не найти. Как вспоминала бабушка – я ходил, размахивая руками, что-то бормотал.