Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

А еще в этом саду бывали жившие неподалеку Михаил Кузмин и Юрий Юркун…

Поэзия и природа нераздельны, поэзия – часть природы, мыслящая ее часть. Иногда мне кажется, что не я, а клены и дубы, кусты и трава сочиняют стихи, а я у них на подхвате, записываю за ними.

Ленинград . Всякий раз – приезжаю ли я сюда, вспоминаю ли о нем – как рефреном звучит «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…» И тут же контрапунктом трезвая мысль – мой город, но до слез не знакомый… Мой, но незнакомый.

Я никогда не жила в Ленинграде – в том банальном, рутинном смысле, когда человек, прикрепленный к месту жительства, становится частью населения. Вернее, жила в таком раннем детстве, которое и не помню вовсе. Но, может быть, именно эти детские, утопленные в бессознании воспоминания и создают ту трепетную субстанцию, которая вздрагивает тотчас при одном только имени: Ленинград . Печалиться об этом нет надобности: каждая моя встреча с городом была исполнена значения, несла в себе важное сообщение, которое открывалось не сразу, а чаще всего спустя годы. Во всяком случае, эту тайну – правду о себе самой – я открывала вместе с ним. И в подтверждение этой магической связи с местом рождения самые важные моменты жизни мне подарены Ленинградом.

Казалось бы, достаточно: я родилась в Ленинграде – чего уж боле? И только спустя годы поняла, чтó означает адрес, записанный в моем свидетельстве о рождении: канал Грибоедова, 9. Младенческая память не подсказывает мне ничего осязаемого, связанного с ним. По причинам, которые стали мне известны значительно позже, мама со мной, новорожденной, оттуда съехала – не по своей воле, но по воле судьбы, которая в тот момент обернулась чертовой силой Большого дома. Шел 1937 год.

Жизнь не любит оборванных страниц и предлагает свои варианты окончаний – с тем, чтобы любой жизненный сюжет был бы так или иначе завершен. Как правило, мы не слышим этих предложений – то ли по лености, то ли по глухоте душевной, а то и пребывая в заботах иных: особенно женщины так любят, так умеют подменять мысли о себе мыслями о других. Однако зов был услышан, и адрес канал Грибоедова, 9 в забвение не ушел. Я вернусь к нему чуть позже.

Первая память о ленинградском жилье – улица Петра Лаврова, дом 2, квартира 16 (Фурштатская, как не совсем понятно для меня поправляла бабушка). Когда мы там поселились – не знаю, но к началу войны мы жили по этому адресу: отпечатался, как на картинке, спуск в бомбоубежище по очень высоким ступенькам (ножки-то были маленькие). Взрослые, ахая, рассказывали, что где-то по соседству упала бомба. Я была занята своим целлулоидным пупсом Васей…

С Петра Лаврова мы уехали в эвакуацию, сюда же вернулись после окончания войны. По Литейному ходили трамваи. Мальчишки висели на колбасе . За огромными фанерными щитами с нарисованными домами прятались развалины. На другом огромном щите – реклама макарон. Мы задаем вопросы, дедушка нам объясняет, что такое макароны. Из воспоминаний того же времени: мультфильм «Бэмби», мороженое, трубочки с кремом – в «Норде»…

И тем не менее мне, восьмилетней девочке, уже тогда открылось петербургское великолепие нашего дома, углового, выходящего второй своей стороной на Литейный. Весь его нижний этаж занимал гастроном – он существует и поныне. Мне нравились наши высокие окна из толстого цельного стекла, без перекладин; с недетским восторгом я входила в огромный парадный подъезд с камином, поднималась по мраморным ступеням, огибающим ажурную клетку лифта.

Осенью я пошла во второй класс школы, в те годы еще женской , располагавшейся на той же улице Петра Лаврова, прямо напротив нашего дома. (Школа эта существует и поныне.) Короткими зимними днями я уходила затемно и возвращалась затемно. Лестница была тускло освещена синей лампочкой. Поднималась пешком на пятый, последний этаж. Видимо, нам, детям, было запрещено пользоваться лифтом без сопровождения взрослых. Потом мы переехали в Крым. Но большая комната с камином в огромной коммунальной квартире осталась за нашей семьей. Там продолжали жить бабушка, и дедушка, и мамина младшая сестра тетя Саша, которая в конце концов стала ее единственной владелицей.

Прошло десять лет. Я уже училась в Москве. И на осенние каникулы приехала в Ленинград, к Саше, к себе домой – из холодной и, в общем-то, чужой Москвы. Камин, в который я когда-то могла войти, оказался маленьким. Первым делом пошла по Литейному к Неве.