Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Однажды в Париж приехал издатель из Санкт-Петербурга – и мой первый сборник стихов вышел в Ленинграде . Чуть позже – второй.

В другой раз судьба приняла облик молодой женщины, которая появилась в парижской мастерской Бориса с огромным букетом роз. Розы предназначались не мне, не Борису, а нашему другу, театральному художнику Эдуарду Кочергину. Мы отмечали его день рождения. Представляя меня, он шепнул ей: «Это дочь Бориса Корнилова». И всё – машина была запущена… Встреча была судьбоносной – хоть я и не люблю это слово. А как назвать – удача? Это больше чем удача. Наша гостья только что выпустила книгу об Ольге Берггольц. А тут сам Корнилов плыл к ней в руки. Упустить этот сюжет, эту внутреннюю рифму было невозможно.

В моем распоряжении был бесценный – для меня бесценный – архив, который хранился в маленьком чемоданчике и, как мне казалось, никого, кроме меня, не интересовал. И вот появился остроглазый читатель, слушатель, сопереживатель. Друг. Поэт. Редактор. Так в серый парижский день начиналась книга – Борис Корнилов. «Я буду жить до старости, до славы…».

И так же неожиданно жизнь вернула меня на канал Грибоедова, в дом номер 9.

Все, связанное с этим адресом, всегда тревожило и волновало меня. Я многое знала о Писательской надстройке – из рассказов мамы, теток, из литературных воспоминаний. И от отца – «По улице Перовской иду я с папироской» (Малая Конюшенная в те годы носила имя Перовской). Я знала, что соседями – и друзьями моих родителей – были Стеничи, Валя и Люба (Любочка, как ласково называла ее мама), Михаил Зощенко, Николай Олейников, Ольга Форш (с которой и мне довелось познакомиться). Я – знала. Но не ощущала себя причастной этому дому – до поры до времени…

Удивительная способность моей новой подруги – влюбляться без остатка в своего героя, в идею, в свою работу. Корнилов, его жизнь и его судьба, по ее верному разумению, не вмещались в книгу. И начался поиск иного измерения. Так возник замысел фильма « Борис Корнилов. „Все о жизни, ничего о смерти…“ », вскоре снятого режиссером Аллой Чикичевой.

Для меня кульминацией съемочных дней был эпизод, когда привратник дома номер 9 по каналу Грибоедова вручил мне ключ от квартиры 122, от нашей квартиры. В своем волнении я забыла про камеру: я действительно отнеслась к этому моменту всерьез, не как к постановочному , но как к наиважнейшему в моей жизни, как к возвращению – как ни наивно это звучит. Неважно, что через несколько часов я должна была покинуть эту квартиру навсегда, важно было, что я – вернулась! Что мы – вернулись. Это было удивительное и странное ощущение – я была на съемках не только самой собой, но как будто вошла в жизнь моих родителей, в их время. Я не ставила себя на их место, но я их видела ; вот отец идет по этой улице, мама поднимается по этим ступенькам, открывает вот эту дверь. И меня не покидало радостное чувство, что я возвращаю их к жизни. Подтверждением чуда было и то, что квартира в самом центре города, в престижном, как нынче говорят, районе, более чем за семьдесят лет не была изничтожена, не была ни перестроена, ни отремонтирована. Какие боги сохранили ее в изначальном виде? Для того только, чтобы девочка, которую когда-то давно принесли сюда в пеленках, увидела этот сундук для дров в прихожей, голубой кафель на кухне, изразцовую печь, у которой грелась мама, Люся . Я открывала окна, выходящие на Перовскую , трогала деревянные переплеты, которые хранили прикосновение родных рук, и смотрела с улыбкой, как отец несет «домой халву». И я не грущу, что почти сразу по окончании съемок появился новый владелец и в квартире начался ремонт. Следы памяти, которые принадлежали только нам, не должны принадлежать чужим людям. И осталась победная мысль, что квартира, прежняя, меня дождалась!

С возвращением пришло и новое открытие города. Если прежде жизнь с грустной очевидностью была сосредоточена на прошлом и все пути приводили меня или на канал Грибоедова, или на Петра Лаврова, то теперь сам город вторгался в мою жизнь. В ней появились набережная Макарова – адрес Пушкинского дома, Васильевский остров, Выборгская сторона, Нарвская застава; и драгоценная россыпь огней Дворцовой набережной, которая вдруг открылась на подходе к Троицкому мосту с Петроградской стороны. От этой красоты захватило дух. И сам канал Грибоедова, который прежде был ограничен для меня Спасом-на-Крови и Невским, повлек меня вдоль своих берегов в места столь же прекрасные, сколь незнакомые. Это было в мой недавний приезд, в солнечный, жаркий майский день. Я особенно не задумывалась о маршруте; вспомнив что-то или завидя что-то , переходила мосты и мостики, углублялась в улицы незнакомые, часто безлюдные. Все встречи были как будто случайными – и неслучайными, – словно какой-то добрый навигатор указывал мне, куда я должна идти. Мною владело приятное чувство, что город ведет меня за руку, как маленького ребенка. Безлюдие вдруг сменялось шумом Театральной площади и музыкой из окон консерватории. И снова тишина Крюкова канала , и здание Мариинки без признаков жизни в этот час дня. И так до Новой Голландии , обогнув которую, я вернулась опять на канал Грибоедова …