Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Да, музыка, которая вдруг стала для нас всем – настолько, что, казалось, вне музыки нет уже и самой жизни. И музыка ли это была? Неужели бас с барабанами и несколько гитарных аккордов способны сбить набекрень голову как минимум двум поколениям? Это была эпидемия, это было сумасшествие, это был приступ коллективных грез, вытеснивших реальность в область маргиналий. Определенно, проблема еще ждет своего исследователя (например, Секацкого, который уже развенчал медицину, проследил порочный путь Запада от Просвещения к Транспарации и описал покойников как элемент производительных сил). Ну а мы… мы слушали музыку, мы переписывали музыку, мы говорили о музыке, мы лакомились ее причудливыми завихрениями, ее вмещающим весь мир объемом, мы неумело и коряво пробовали ее играть, и наконец мы музыку заиграли. Сначала так, как играли ее музыканты с постеров на стенах наших комнат, а потом так, как она, омытая в смеси крови с портвейном, зазвучала в наших сердцах. Кто-то тяготел к ее поэтике, к специфике духа, кто-то – исключительно к урагану формы. Ее, этой музыки, было много, она была разнонаправленна и разнокачественна, ее играли дураки и умники, музыканты-профессионалы и люди, в глаза не видевшие скрипичного ключа, у нее были и ангельский, и демонический лики, но вся она являла пример отчаянного нестяжания и звучала лишь потому, что не звучать не могла. Подавляющий массив этого шума эпохи затих навсегда, но то, что пережило давильню времени, известно теперь всем. В том числе музыка моего Московского района. Услышишь – не ошибешься.

Пожалуй, здесь обрежем по широкому краю. Обо всем вспоминать не хочется: глупость, суета, да и просто стыдно. Этого добра у юности с горкой. Порой она вся только из него и состоит.

Два последних штриха.

Констатация: независимо от сказанного Московский район, часть большого тела Петербурга, стал генератором новых мифов, стал точкой роста его благодати и местом притяжения мечты. Эти дворы и улицы достойны любви и отчаяния – да пребудет с ними сила тех, кто отдал им свою живицу .

Признание: я предал свой Московский район, свой незатопляемый новый центр. Такое случается сплошь и рядом – называется: право на свободу передвижения и выбора места жительства. Никто не пострадал от моего предательства. Я живу среди камней старого Петербурга, но не намерен порочить те камни, которые покинул, – они настоящие. Они и тогда не были пустым местом, и уж конечно, не таковы они теперь. Город живет, он прекрасен и холоден, строгий дух его ежечасно требует от нас дымов жертвенников. Требует от всех, но принимает не от каждого: будь осторожен, следи за собой .

В Петергофе есть Нижний парк. В Нижнем парке есть Лабиринт. Воссозданный в 2009 году, он не особо знаком посетителям – скажу более: о нем мало кто догадывается. Сюда забредают лишь случайные, чересчур любопытные туристы, имеющие обыкновение заглядывать в удаленные закоулки и обладающие недюжинной физической закалкой, ибо после осмотра главной петергофской изюминки – аллей, фонтанов и дворцов – только самый выносливый и любознательный найдет в себе силы прошагать в конец восточной части парка, почти к его ограде. Обнаружив удивительную зеленую изгородь, заглянув за нее, любопытный удивится тишине и безлюдности места, со всех сторон огражденного канавкой и трельяжными решетками. Внутри Лабиринта все те же решетки (версальский стандарт: 2 м 20 см), шпалеры, кустовые липы, боскеты, в которых высажены декоративные яблони – настоящие кудрявые карлицы. Если турист найдет в себе силы немного поплутать в Лабиринте, заглядывая в каждый боскет, в каждое зеленое ответвление – он непременно будет вознагражден. Восемь аллей ведут от центра, где находится пруд, в середине которого – единственный здесь жизнерадостный фонтан: мощный водяной столб. Вода в пруду исключительно прозрачна. На редких скамьях любопытствующий обнаружит разве что влюбленную парочку, для которой Лабиринт есть спасение от всяческих ненужных глаз и которая, конечно же, благословляет место, позволяющее ей в полном одиночестве ворковать и миловаться сколько душе угодно.

Возможно, турист сам отдохнет в Лабиринте и даже перекусит там, вытянув ноги, достав из рюкзачка или сумки бутерброды и термос. Невидимый с Марлинской аллеи, закрытый плотной зеленью от петергофской сутолоки, голосов, музыки, царящих совсем недалеко, в пятистах метрах, разглядывая окружающие Лабиринт березы и ели (такие разлапистые, коренастые, волшебные ели есть только в Нижнем парке: нигде более я не видел подобных), неизбежно он удивится здешним спокойствию и безмятежности. Не сомневаюсь: тибетские ламы будут довольны этим местом – оно создано для медитаций. Не раз я замечал: оно замедляет время. Подозреваю: иногда оно его попросту останавливает.