Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Московский район избег судьбы спальных новостроек, как некогда избегла ее Петроградка. Он в этом ряду последний, замыкающий. Во многом благодаря неординарному архитектурному ядру. Отсюда не бегут – сюда стремятся. А еще, возможно, благодаря тому, что здесь происходила и по сей день идет неявная, подспудная, но вполне ощутимая работа по одухотворению . Если приглядеться – новый центр с ближайшим окружением весь сочится новой и новейшей мифологией, еще не остывшей, не отстоявшейся, не отфильтрованной от примесей. Живица, смола жизни – через полвека ты будешь янтарь. Здесь на углу Типанова и Ленсовета жил Гребенщиков, на Варшавской – Науменко, под башней у парка Победы – Цой, чуть поодаль от улицы Типанова – Свин-Панов и Рыба. На улице Победы стучал на пишущей машинке Борис Стругацкий. На Московском у кинотеатра «Зенит» невероятный астрофизик Николай Александрович Козырев писал статьи о вулканизме на Луне и теории времени. В квадрате на Типанова жил у одной из своих скво поэт-хиппи Дмитрий Григорьев. В Чесменском дворце, отданном под учебный корпус ЛИАПу, грыз каменную соль науки Сергей Носов, а в упомянутом кинотеатре «Зенит» (теперь его снесли) крутил кино детворе и воркующей пустоголовой юности философ Александр Секацкий. Это не все – лишь те, кто всплывает в памяти навскидку. В действительности их тьмы (сколько юных дарований прошло хотя бы через студгородок, что на Новоизмайловском близ парка Победы) – разного калибра и разного направления творческих усилий. Энергия надежды, заложенная в это место, нашла свои пути и породила героев нового времени – не счастливое племя коммунистического будущего, а все тех же недоверчивых мальчиков, с беззаветной дерзостью ставящих свои трагические фаустовские эксперименты. (Подумал сразу, что коммунизм, в сущности, – чисто фаустовский проект.) Не все из героев выдержат испытание метаморфоза, не каждая судьба обернется солнечным янтарем, однако придирчивому времени со своей пышущей жаром давильней определенно есть из чего выбирать.

Но так видится теперь, а в памяти детства никакой мифологии не было. То есть, конечно, была, но локальная – уличная/дворовая, – живущая недолго и растворяющаяся без следа, будто сигаретный дымок на балтийском зюйд-весте. Скорее, это даже не мифология, это нечто более размазанное по жизни – этнография. При скором переборе она выглядит примерно вот как.

Молодой уголовник Сатана – чернявый, цыганистый, уже имевший ходку по хулиганке, вечно пьяный и неутомимо рыщущий – у кого бы из пацанов отобрать сэкономленную на школьных завтраках мелочь. Гроза микрорайона. Не дай Боже попасться на его пути – заставит прыгать (звон в кармане выдаст жертву), покажет наборный черенок финки – попробуй только настучать! Целиком перо доставать нельзя: обнажил клинок – бей. Повезло, если издали увидел Сатану – обходи за трамвайную остановку (на улице Ленсовета звенели весело трамваи). Говорили, будто он однажды в одиночку отмахал троих десантников. Мы, пацаны квартала, очерченного улицами Алтайской, Ленсовета, Орджоникидзе и Московским проспектом, верили. Теперь, задним числом, понятно, что Сатана был заурядный баклан .

Пулковские высоты – рубеж обороны – манили нас следами войны, как манит все опасное. Мы ездили туда автобусом 39-го маршрута (станция метро «Московская» – аэропорт «Пулково»), потом пешком пробирались по сырым полям и кустарникам, доставали из школьных ранцев щупы, саперные лопатки и приступали к раскопкам. У каждого из нас в тайниках лежали тупоголовые патроны от немецких «шмайсеров», мины-летучки с крылышками-стабилизаторами (стараниями послевоенных саперов из летучек были вывинчены взрыватели и выплавлена начинка), немецкие гранаты-колотушки и русские лимонки (тоже без взрывателей), изъеденные ржавчиной винтовки и автоматы – сохранные нам не попадались. Говорили, на Пулковских есть целые блиндажи, засыпанные взрывами артподготовок, где похоронены оружие и боеприпасы – в ящиках и в смазке. Однажды два наших приятеля из соседней красной (цвет кирпича) школы-восьмилетки с раскопок не вернулись – подорвались. Подробностей никто не сообщал. Наверное, нашли блиндаж.

Ничем не примечательная девочка Таня, старшеклассница из 9 «А», бросившаяся вниз с двадцать второго этажа (только недавно два таких дома – на ту пору самых высоких в Ленинграде – построили в устье Московского проспекта). Мы знали ее, видели в школе едва ли не каждый день. Говорили, из-за несчастной любви. Говорили, она упала так, что лицо совсем не пострадало, и было видно (городской романс), как по мертвой щеке катится слеза.