Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

И два раза в неделю профессор Рощин облачался в наглаженную мамой рубашку, обязательно голубую! Любимый цвет – и в шкафу висело штук двадцать рубашек всех оттенков голубого, от почти синего до размытого осеннего неба в солнечный день, затем надевал серый или, на смену, темно-серый костюмный пиджак, а изредка, когда был кураж, обычно случалось это уже весной, наряжался «по-молодежному», в джинсы и пиджак вельветовый, бежевый… В особенные дни, на защиты и институтские праздники, отец доставал из лаковой шкатулки с мягким багровым нутром любимые запонки, прямоугольные изумрудные или круглые черные в золотых ободках. Были и другие, но он предпочитал эти две пары, щелкал ими с удовольствием, любовался вспыхивающими в солнце золотистыми колечками, завязывал начищенные до блеска ботинки, подхватывал портфель, во дворе заводил любимый вишневый «опель». Мама смотрела ему вслед, с их четвертого этажа.

Выходил на кафедру, чтобы – в который, господи, раз? – восьмисотый! трехтысячный! говорить будущим инженерам-строителям о силе действия, равной противодействию, равновесии тела и законе сохранения энергии. Без бумажек и конспектов, разумеется – все формулировки и формулы крепко сидели в памяти, которая обнаруживала одну пробоину за другой, во всех областях, кроме этой. Отец говорил ясно, весело и… неукротимо, Рощин бывал на его лекциях – его действительно трудно было не слушать. Сухощавый, подтянутый и неизменно увлеченный, ВПР так и впечатывал в головы определения, приводил примеры, разные и всегда живые, красочные «представьте себе, что вы прыгаете с парашютом…» – словом, несся на всех парусах, задорно поглядывая на студенток, сурово – на молодых людей, свободно, действительно почти не стареющей походкой расхаживал по аудитории, черкал синим маркером формулы и стрелки на белой доске…

В детстве Рощин гордился им, листал «папин учебник» со своей фамилией сначала на скромной черной обложке, затем на нарядной зеленой, потом и на малиновой, с золотым тиснением. Основные законы механики были выделены жирным шрифтом, а в одном из последних изданий появились специальные рамочки с указующим на них голубым перстом. Кое-что из слов в рамочках Рощин до сих пор помнил наизусть: «Тело находится в равновесии, если оно покоится или движется равномерно и прямолинейно относительно выбранной инерциальной системы отсчета». Отец двигался равномерно вот уже десятки лет. И окружавшая система отсчета все еще не смела ему противоречить.

Впрочем, когда извергавший гром телевизор окончательно добивал ее, мать вскидывалась:

– Не понимаю, как ты преподаешь? Или ты там, как в вакууме? Задают тебе студенты вопросы? Что ты там слышишь?

В этом месте отец даже выключал звук. На такие обвинения нельзя было не откликнуться.

– Задают, – с достоинством ронял он. – И на каждый! я отвечаю. Даже на самые… наивные, – отец всегда был корректен по отношению к студентам. – И вопросов после лекции всегда немало. Главное – заинтересовать.

Как же он их слышал? Студенты кричали, верещали, спрашивали в микрофон? Но однажды во время очередной стычки отец проговорился, добавив для убедительности – «целая куча на столе к концу лекции собирается». Куча? Мать торжествовала! Пересказывала потом Рощину: вопросы-то отцу писали на бумажке , а не произносили вслух – отсылали в записочках, вот что!

И все вряд ли глухота и слепота отца оставались незамеченными. Но его по-прежнему не трогали. Во всяком случае пока. Тем надежней надо укреплять крепостные ворота, задвигать засовы и молчать, никому не сообщать о своих походах в поликлинику, как на работу, и прятать подальше новый контейнер для лекарств – огромный, потому что прежний стал мал.

«Кириллу не говори», – вот что чаще всего слышала мать.

Отец и не догадывался: в крепости завелся перебежчик, и все хранимые за семью засовами секреты Кириллу становились известны первому. Рощин был отлично осведомлен, когда отец проходит курс уколов, и как он подействовал на левый, особенно стремительно теряющий зрение глаз, и что, несмотря на это, отец все еще садится за руль.

– Вчера жизнь нам буквально спасла, под грузовик поехал, – рассказывала во время очередного телефонного разговора мать. – Он не то что не видел, какой свет, а горел красный, он вообще не видел, что там светофор. Слева, а у него левый практически нулевой. В итоге? Ну, отделались легким испугом, на бордюр въехали, бампер о цветочную клумбу бетонную помяли. К тому же скажу тебе по секрету, только ты уж меня не выдавай, – это мать приговаривала почти после каждого признания, – с прошлой недели китайца начал посещать, колет его за безумные доллары, месячный курс – это уже для слуха.