Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

– Good afternoon, my fair lady , – произношу я со сдержанной улыбкой.

– Hi, honey , – необычайно ласково откликается она.

И я прислушиваюсь – слушать! смотреть! Так повелел мне доктор. Вслушиваюсь и различаю: внутри медовой ласки – ледышка. На самом деле с чарующей вежливостью она всего лишь поджидает, когда, наконец, я сойду с ее пути, когда позволю ей шествовать дальше. Как всегда, доктор, как всегда.

И я понимаю: она права. Нам невозможно быть вместе. Неважно почему, но это так же неотменимо, как сыплющий дождь, серое небо в просиявших только что голубых просветах.

Прощай, еще только одно мгновение, погоди. Хорошо, что вспомнил! Достаю из кармана шуршащий комок, в два шороха с видом заправского фокусника высвобождаю из него мою птичку, бумажный комок бросаю в карман, голубку-снегирька протягиваю девочке. Она вопросительно смотрит на меня, маму, та величаво кивает, и на лице девочки расцветает совершенно детская, восхищенная улыбка. Девочка принимает подарок, бережно берет в ладони мою птичку, повернув головкой к себе. Она для нее живая.

– Эту птицу зовут «голубка», запомни, – произношу я.

Девочка смотрит на меня молча, и я не знаю, понимает ли она мои слова, говорит ли она вообще по-русски? Я повторяю: «Голубка!», улыбаюсь и, наконец, даю им пройти. Изобразив что-то вроде книксена, девочка спешит за мамой. Мама уже сделала несколько шагов вперед.

Вот теперь действительно всё.

Значит, она одолела все беды, снова вышла замуж, на этот раз за наследного датского принца или нефтяного магната из Саудовской Аравии, не все ли равно. И пусть, пусть! Внезапно я ощущаю невероятную легкость, тело наполняет воздух, стоит оттолкнуться посильнее – взлечу. Только теперь я понимаю: все эти годы без нее тревога и боль о ней, оставленной, отданной ни за грош бог весть кому, боль и стыд за свою слабость и эгоизм, за то, что не стал бороться, что даже не попытался ей помочь, только требовал, брал, а потом позорно бежал, опрометью, – тлели во мне, невидимо, тайно. И вот этот сложный сплав наконец разогрелся, расплавился и выплеснулся наружу, стал осязаем и прямо на глазах обратился из жгучего потока кипящего металла в невесомость, в воздушный шар, наполненный газом. Взмыл. Какая мне разница, с кем она счастлива теперь (а лицо ее не оставляло сомнений – счастлива! полна! в гармонии с миром), какое облегчение, что она не зависла в той ржавчине, в которой я застал ее после развода, не спилась, не погибла. Выдралась, прорвалась и получила награду. Что ж, она ее заслужила! пусть царствует на улицах Москвы, вместе с любимой дочкой, спорхнув по трапу личного самолета, выйдя из ослепительного и дорогого авто, течет на званый обед, бал, лотерею, не все ли равно. Главное, на праздник, пир! Едва узнаваема. Ни челки, ни светлой иронии во взгляде, только между бровями – прежний островок тишины, а если поцеловать там – по лицу растечется кротость. Я-то знаю, но обещаю хранить тайну. И волосы все те же, каштановые, чуть вьющиеся, сейчас, правда, зачесанные назад и уложенные в изящную прическу, но и про них я храню секрет: там, внутри, прячется рыжина. Стоит только выглянуть солнцу, она просияет, вспыхнет, и рыжие отблески затанцуют над головой.

Только куда же вы все-таки держите путь? При таком параде?

Внезапная догадка осеняет меня – уж не в музей ли Алисы? Кролик что-то выкрикивал про костюмированный бал. Туда? На детский праздник?

Неподалеку от Думы все тоже разрыто, но рабочие в плащах хотя бы не в ямах, сидят рядом, под навесом, пережидают дождь. Какой-то человек шлифует специальным инструментом гранитный камень думской стены, рядом с ним, кружком, три плотные тетки в плащах до пят – начальницы, неужели следят, как он отшлифует?

Сосредоточенно ковыляет, опираясь на палочку, нарядная старушка: шляпка с темно-синей шелковой лентой, пенсне, кашемировое пальто. Тоже на бал?

За ней рассеянно бредет шахматный белолицый паяц с обезьянкой, сидящей у него на плечах. На обезьянке красная бейсболка козырьком назад и голубой плащик в золотистую звездочку, она держит над хозяином широкополую соломенную шляпу, спасает его от дождя.

Кто-то сильно толкает меня сзади, едва не сшиб – что такое? Толстяк во фраке, с круглым розовым лицом, котелком, натянутым на самые уши, страшно торопится, обгоняет меня и прохожих, но бежит в противоположном направлении, навстречу обезьянке и старушке, хотя он явно из той же компании – заблудился?

Толстяк все же находит время оглянуться и пробормотать «тысячу извинений», запускает руку в карман и внезапно бросает в меня горсть золотых конфетти. Пока я отряхиваюсь, он исчезает, а навстречу мне уже шагает громадный сеттер на задних лапах, глядит на меня человеческими глазами. За сеттером движется хозяин – павлин.