Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

– К нам?

– Наверно.

Внутри обнаруживаю что-то вроде кафе – стены, исписанные изречениями по-английски, круглые столики у окна, за барной стойкой – девушка с перехваченными пестрой тесемкой волосами.

– Заходите, погрейтесь, у нас тут прикольно.

Протягивает пластиковую карточку – «чайная карта» – читаю я. В каком смысле? Но спрашивать неохота. Послушно заказываю чай с молоком. И девушка наливает мне чай, в высокий стакан с подстаканником, добавляет из маленького глиняного кувшинчика молоко. Я сажусь у забрызганного дождем окна за деревянный столик – вот чего не хватало мне весь этот мокрый поход. Горячего питья. Пью мелкими глотками целебное снадобье и согреваюсь наконец изнутри. А боль? Никуда не делась, только приотпустила чуть, отодвинутая то ли загадочным двориком, то ли горячем чаем. Но уже через несколько минут она снова когтит мне душу, толкает меня вперед. Стакан пуст, значит, в поход!

Встаю, обхожу здешние владения, похоже на просторную квартиру, кухня, комнаты, всюду сидят люди. На кухне пьют чай и болтают, в гостиной играют в шахматы и нарды, в тесной библиотеке между шкафами с книгами девушка в красных очках читает книжку, полулежа в мягком кресле-пуфике на полу. В последней небольшой комнате за длинным деревянным столом – пять человек, явно во что-то играют.

– …и Маргарита, – произносит парень с аккуратной русой бородкой и видом выпускника мехмата. В руках у него квадратик бумажки.

– Мастер! – парирует мешковатый и не такой приятный, с трехдневной щетиной его партнер.

Математик запускает руку в черную бейсболку, стоящую прямо перед ним, и вынимает новую бумажку.

– Чушка, но хлебная, мягкая, с сахаром! – говорит он другому игроку.

– Плюшка! – догадливо выпаливает лысый, бритый, в синих очочках и явно старше других.

Шляпа! Эти люди играют в шляпу. И так проводят дождливый субботний день. Ни одной женщины, чисто мужская компания.

– Пожарная… башня, – продолжает математик.

– Каланча, – произносит тот, кто сидит ко мне спиной.

До невозможности знакомым голосом. Довольно высоким, звонким.

Толик.

Это его голос. Его спина.

Его спину, узкую, мальчишескую, я узнал бы из тысячи спин. Его всегда точно слегка задирающий собеседника голос опознал бы в любом, самом дружном хоре листьев травы. Вот и пел Толик тенором. Он иногда пел, доктор, да, особенно когда разойдется, хотя в последнее время все реже. Главное, жилет, защитного цвета, знаю, что впереди у него множество кармашков – он, усмехаясь, гордился им, ездил в нем на рыбалку, но однажды пришел в баню. Жилет накинут поверх черной водолазки, в которой и видел его последний раз.

Толик характерно сутулится и страшно узнаваемо держит голову, немного набок, он всегда так, когда думает.

– Толик, – шепчу я, боясь спугнуть. – Ты?

Он не оборачивается, не слышит. Слишком захвачен игрой. Как раз его очередь доставать бумажки и загадывать другим слова.

И я понимаю: нет, я не должен ему мешать, ни в коем случае. Идет игра. Здесь все серьезно. И заходить с другой стороны я не должен, проверять, не почудилось ли. Потому что нечего тут проверять.

Вот, оказывается, он где. Вот какая это рыбалка. На самом деле он ходит сюда, ловить слова, удить бумажки? Но где же тогда он ночует? Можно ли здесь переночевать? Что это за место вообще? В одной из комнат я заметил два широких дивана.

Значит, Кира была права. Он жив. Хотите прочитать его эсэмэску? «Я жив». Но кого тогда хоронили? Были ли и сами похороны? Не набрали ли на самом деле статистов с манекеном в картонном гробу? Но все эти вопросы – только чешуя, и она опадает. Главное, Толик, друг мой, философ, физик и гений в отставке, жив. И неважно, почему у него не хватило сил, сил на жизнь, неважно, будет ли он ходить со мной в баню, вернется ли домой. Это его спина. Его голос. Он играет в шляпу.

И только что произнес слово «каланча».

Я прячусь в туалет и наконец оплакиваю Толика, впервые за это время плачу о нем, горько, но совсем недолго, умываюсь, вытираюсь насухо, отмотав бумажную салфетку, произношу негромко, закрыв глаза: «Прощай. Прощай, друг».

Расплачиваюсь за чай, спрашиваю напоследок девушку, принимающую мои чаевые: Листья травы? Что-то знакомое?

Она кивает: «Уитмен».

И, кажется, готова поболтать о нем или о чем-нибудь еще, а я, наконец, понимаю: английские фразы, которыми исписаны стены, – цитаты из Уитмена. The earth, tha is sufficient, I do not want the constellation any nearer, выхватывает взгляд, как легко, как понятно, земля, разве этого мало, одно из самых любимых стихотворений Толика, «Песня дороги», которая открыта, но мне нужно дальше, дальше, в свой путь.