Игорь Шагин - Белая полоса

А сам он и контролёр остались в кабинете.

Когда я вернулся в камеру, Славик и Тарас отмывали от капель крови кроссовки. Кулаки у обоих были сбиты, на косточках — красные потёртости и ссадины.

— Ты что, назвался моей фамилией? — спросил я у Дедковского.

— Зачем тебе? Всё же в порядке, папа!

Тараса в этот же день перевели из камеры.

Когда меня посетил адвокат и я рассказал ему об очной ставке, Владимир Тимофеевич слегка поморщился и сказал, что это всё хуйня.

А через некоторое время, когда всё затихло, улеглось и замялось (в тюрьме это происходило очень быстро), Дедковский рассказал, что в тот день утром дежурный его и меня заказал в боксик. Дедковский утверждал, что Шагин — это он, и отправился туда вместе с Тарасом, который сам рвался идти. В боксике, в комнате на этаже для сборов на суды, был сходняк, куда был вызван Динамо и где решалась его судьба. Динаме были предъявлены, как сказал Славик, все его нечистые дела. Славик сказал, что разговор о записке Вове там не поднимался, а самого Вовы Бандита там не было. На мой вопрос, зачем он-то бил, Дедковский сказал, что он никого не бил — там было кому бить. Пару раз ударил слегонца — по-другому не мог.

— А Динамо, — продолжал Славик, — сам мутил. И против Бардака (он так тоже называл Бардашевского) также: брал у людей деньги, а потом говорил, что его кинули мусорá…

Славик сказал, что Динамо пролежал несколько недель на наре.

— А того парня из больницы тоже привезли. Но он в другой камере. Однако если бы кто-то умер, то ничего бы не было. Написали бы, что упал с нары или, когда шёл на прогулку, упал в шахту лифта (в шахту бескабинного лифта, которым баландёр на этажи поднимал бачки). Такое уже было, — сказал Дедковский.

— То, что Динамо пошёл, молодец! — сказал Славик. — Мог бы не ходить, не выйти из камеры. А то, что он взял с собой левого пассажира, — он мудак, потому что подставил под раздачу невинного человека. А тот дурак, что подписался.

На мой вопрос, зачем он-то туда пошёл, Славик сказал, что ему нужно было туда идти.

Шёл первый месяц лета. Снова наступила жара. Дедковский тренировал свои каналы, которые приносили ящик мороженого, проверял, сколько времени несут, давал на это десять минут. Мороженое под тюрьмой отдавала Оля, Мирослава или Вика (девочка, которую Оля фактически нашла на улице спавшей в подъезде на батарее и воспитала) и через десять минут его приносили в камеру. Лишнее Дедковский раздавал в другие камеры на этаже по нескольку пачек.

Меня также один раз в неделю водили на следственку на ознакомление. Но материалы дела мне всё так же не предоставлялись, за исключением экспертиз. Ознакомление проводили следователи Полежаев и Кóзел. Последний всё время говорил, что он не козёл, а Кóзел. Владимир Тимофеевич пролистывал том, находил полтора-два десятка копий экспертиз для ознакомления Шагину. Я ставил свою подпись, что с каждой ознакомлен, потом расписывался за ознакомление с томом Владимир Тимофеевич и ставил свою подпись — и меня уводили в камеру, где до следующего ознакомления приходилось ждать ещё неделю.

Я начал писать в прокуратуру жалобы о затягивании дела. Оттуда приходили ответы, что материалы предоставляются согласно графику и как только все обвиняемые будут ознакомлены с материалами дела, в котором больше 100 томов, то дело сразу будет передано в суд.

Через неделю, 26 июня, меня снова вывели на следственный корпус, где проходило ознакомление, — в один из кабинетов на втором этаже. Однако тома к ознакомлению в этот день мне предоставлены не были. А было предъявлено новое обвинение, спустя уже более двух месяцев с момента оглашения об окончании следствия. Присутствовал мой адвокат, а в воздухе чувствовалась деловая активность: то и дело кто-то заглядывал, хлопали двери. А в соседнем кабинете трещал принтер. И были слышны в коридоре называемые фамилии обвиняемых, проходивших по этому делу. Следователь — лет сорока пяти, выше среднего роста и средней комплекции, с чёрными с сединой завивающимися волосами, в туфлях, чёрном костюме, белой рубашке, галстуке и очках — вручил мне обвинение и пальцем показал, где написать, что я не признаю вину. После чего, заметив улыбку на лице адвоката, переспросил:

— Ты же не признаёшь вину?

И уже адвокат переспросил меня, буду ли я давать показания по новому, предъявленному мне обвинению. И подсказал, как правильно сформулировать. После чего я написал:

«Вину не признаю. Показания в обоснование собственной невиновности буду давать после детального ознакомления с обвинением, которое составляет более пятидесяти листов».