Игорь Шагин - Белая полоса

Это был хороший подарок. Но поскольку в этот день планировался обход администрацией СИЗО камер, который никогда не проводился, или по какой-то иной причине — такой, например, «как к одиннадцати туз», или ещё почему-то, Василий передал аквариум в качестве гуманитарной помощи в оперативную часть, объясняя или не объясняя, где он эту помощь взял.

Но это было не важно. Ибо теперь тут или после освобождения под «Владимирский централ — ветер северный» Круга или другой шансон, что так любили слушать на воле про тюрьму, Василий мог рассказывать, что только у него в камере и в кабинете у начальника учреждения были аквариумы.

Василий в тюрьму не вернулся. Через неделю его освободили из зала суда по отсиженному сроку, частично оставив обвинение. А ещё через несколько дней дежурный днём заказал меня без вещей и по коридору сопроводил меня в шуршу (комнатку) каптёрщика. Это была узкая продолговатая комнатка за обитой жестью дверью. С левой стороны был шкаф, который загораживал практически весь проход. А под занавешенным окном, под правой стеной, стоял стол. За ним сидел рыжеволосый, с вьющимися волосами и широким рязанским лицом майор, с широкой грудью и широкими плечами.

Меня завели.

— Да, вот ты какой, Шагин! — сказал он.

И у него был такой суровый взгляд, что я невольно спросил:

— Бить будете?

— Тихо! — сказал он. — За дверью слушают.

И пошёл посмотреть к двери. Потом ударил кулаком по дверце шкафа и сказал:

— Я согласен на всё, но кота нужно убрать.

Я вернулся в камеру, рассказал всё и описал приходившего.

— Это начальник оперчасти Кирилл Борисович Бардашевский, — сказал Дедковский.

В тот же вечер Славик передал кота своей сестре Мирославе, которая уже освободилась из лагеря по УДО и была дома, точнее — жила на съёмной квартире.

А ещё через несколько дней меня вызвали на следственку и завели в боксик оперативного отдела, в котором все стены были исписаны «Глухой-курица», «Паша — сука», «Петров — стукач» и так далее. Примерно через час меня завели в кабинет начальника оперчасти. Кабинет был небольшой, в нём был сделан евроремонт и на окнах висели вертикальные, слегка покачивающиеся — видимо, от открытой форточки окна — жалюзи. Вход в кабинет был с торца, и всю стену, противоположную окну, занимали встроенные шкафы. Видимо, кабинет делился на двоих, поскольку в нём было два поставленных буквой Г полированных стола с папками, бумагами и подставками для ручек, на которые с подвесного белого потолка светили галогеновые лампочки.

За столом под окном сидел в рубашке и галстуке Кирилл Борисович Бардашевский. Я поздоровался, и он мне предложил присесть на офисный стул из хромированных дуг и чёрного кожзаменителя.

— Какое сегодня число? — спросил он.

Я сказал, что десятое апреля.

— Открой шкафчик, — показал он в сторону стеллажа.

На полке была наполовину отпитая поллитровая бутылка водки с завинчивающейся пробкой. А в полупрозрачном кульке-маечке — несколько маленьких бутербродов из чёрного круглого хлеба с сыром и копчёной колбасой. И два гранёных стограммовых стаканчика.

— Неси сюда, — сказал Бардашевский.

И за столом протянул мне две фотографии Кристины — моей дочери, которой в этот день исполнилось три года (следующие фотографии Кристины я увидел через тринадцать лет). Я направился к двери, а майор Бардашевский прошёл вперед меня — очевидно, для того, чтобы повыгонять всех из коридора и закрыть по кабинетам следственки двери.

— Это не обязательно! — улыбнувшись, остановил его я.

И отправился по коридору вниз по лестнице на первый этаж — ждать, когда меня уведут на корпус.

В камере Дедковский попросил меня не называть Бардашевского ни по фамилии, ни по имени, ни по отчеству. Поэтому ему был присвоен псевдоним Звездолёт, который, как потом рассказывал Славик, очень нравился самому Бардашевскому, и, как говорил, очень подходил ему, потому что когда тот шёл развалистой походкой и с согнутыми в локтях широко расставленными руками, то казалось, что он не шёл, а летел, занимая практически всё пространство трёхметрового коридора. Правда, Славик говорил, что Бардашевский не мент, а подводник. И что пришёл он сюда работать с подводной лодки.

Приближалось 19 апреля — день моего рождения и первый мой день рождения в тюрьме.

Когда я увидел на следственке Вову Бандита, я предложил ему на мой день рождения заехать в камеру. Я уважал Вову, потому что он единственный, как мне казалось, во всей тюрьме говорил, что он бандит.