Александр Проханов - Крейсерова соната

Бык тупо наблюдал за приготовлениями, качал головой, внюхивался мокрыми ноздрями. Маэстро навесил над клавишами заостренные пальцы, разом обрушил их, вырывая из рояля мощное и бравурное "Время вперед!" композитора Свиридова. Музыка прянула, ринулась, громко и яростно убыстряясь. Эскамильо коснулся быка кончиком шпаги, зверя словно толкнуло! Он двинулся, рыхля копытами газон, взрывая грунт, расшвыривая попадавшиеся на пути подушки и мутаки… Служители едва поспевали за ним, растягивая цепи… Бык набежал на эстрадную певицу, изображавшую нежную и трепетную корову: мощные копыта вознеслись и ударили ее по спине; ревущая пасть выплюнула на нее сверкающий комок слизи; напряженная, непомерных размеров плоть ворвалась в певицу, как врывается в туннель бронепоезд; расширила, жутко надавила изнутри; многочисленные "подтяжки", пластические швы, незримые латки пересаженной кожи, рубцы на бедрах, ляжках и щиколотках не выдержали и треснули, и вся она разом лопнула… Сквозь многочисленные прорехи из нее хлынула черно-зеленая липкая жижа, полезли обрезки кишок и артерий, потекли остатки мозга, и все это, вместе с выпавшими глазами и синим языком, шмякнулось, как шмякаются в таз нечистоты.

Это было ужасно!.. Все, кто лежал на газоне, - танцовщицы, охранники, повара, временные поверенные, лорд Джад, скалолаз, министр экономики Грех - все повскакали и помчались прочь, издавая истошные вопли. Им вслед летел бычий рев и кудахтанье затоптанных карликов. Звучала бравурная музыка из оперы Хачатуряна "Дружба народов". Олигархи поспешно, не умея скрыть смущения, удалились во дворец, чтобы звонить Кьеркигорову и Акке Кнебекайзе. Сложив на груди руки, тонко улыбался баскский террорист Эскамильо. Маэстро поднялся из-за рояля. Неторопливо пошел к выходу. Никто не узнал в нем переодетого и загримированного Модельера, который, пользуясь роялем как чутким акустическим прибором, сконструированном в ФСБ, подслушал все разговоры Роткопфа с олигархами, окончательно убедился в коварности и разветвленности заговора, которому настало время положить жестокий предел.

Аня отнесла голубиное золотое яйцо к ювелиру, который долго, выпучив стариковский глаз, рассматривал в линзу драгоценный слиток, капал на него едкие растворы, пробовал на зуб, закладывал в рот под щеку, отчего становился похожим на члена Политбюро Александра Яковлева… И это смешило Аню… Наконец ювелир отсчитал пухлую пачку денег, протянул Ане и произнес:

- Если снесете еще яичко, приходите опять… Хотел бы я быть, девочка моя, директором вашей птицефабрики…

Сумма была баснословной! Хватало ей и ее загадочному гостю на несколько месяцев безбедной жизни, конечно, если деньги тратить разумно, только на еду и на квартплату, не обновляя гардероб, не приобретая драгоценности и автомобиль, отказываясь от туристических поездок на Борнео и на Сейшеловы острова… Она и не помышляла ни о каких островах… Зашла в магазин "Продукты", где, озаренные немеркнущим светом, были разложены колбасы, буженина, копчености; смуглая как древесная кора бастурма; розовая, инкрустированная перламутром "салями"; "зальц" с красными кусочками перца… На соседней витрине, среди ледяной крошки, лежала алая прозрачная семга; бело-розовая, нарезанная ломтями осетрина. Копченая, в золотистой кожице, форель; длинные, похожие на лезвия, голова к голове, угри…

Взволнованная обилием явств, их огромной стоимостью и появившейся у нее возможностью купить все эти деликатесы и лакомства, она выбрала самое вкусное, а также крупные, малиновые и нежно-зеленые, яблоки, созревшие в неведомых волшебных садах, а также грозди винограда, изумрудные и черно-синие, с крохотными точками света, сорванными Бог весть с какой плодоносной лозы, и заклеенные в целлофан, словно в прозрачную колбу, длинный, похожий на змею белый батон и ржаную буханку, и кремовый торт с красными марципанами и орехами… В винном отделе, путаясь в названиях французских и итальянских вин, борясь с искушением заплатить за бутылку непомерную цену, выбрала, наконец, красочное "каберне". Продавщица сложила покупки в этиленовый пакет с изображением хохломской матрешки, и Аня, гордясь обретенным богатством, заторопилась домой, где ждал ее загадочный постоялец.

Они сидели за вечерним столом на кухне, под низким матерчатым абажуром, под которым сверкало праздничное убранство… Плужников, спокойный, серьезный, закованный в стеклянную призму, в разглаженной неновой рубашке, в которую Аня его обрядила, молчал, остановив взгляд где-то за ее головой, на темном оконном стекле, где слабо переливалась невидимая слюдяная Москва. Аня ухаживала за ним, подкладывала на тарелку разные вкусности, надеясь, что их вид, аромат разбудит в нем голод, оживит лицо, наполнит зрачки острым веселым блеском.