Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Он повернулся и увидел меня. Его брови поползли вверх:

– О…

Сахар проследил взглядом направление, куда указывал палец Докала. Палец указывал на меня.

– А! – сказал Сахар.

Моя участь была решена – этим кратким диалогом.

Почему я не побежал? Да я и сам не знаю. Точнее, теперь уже знаю.

Потому что это был МОЙ мир, и я не мог от него отгородиться. Сахар, Докал, Шиян, Латуха и Маханя тоже были частью моего мира, и рано или поздно я все равно встретился бы с ними.

Раньше или позже – какая разница? Когда-нибудь это должно было произойти. Я не побежал. Я стоял и смотрел, как они приближаются ко мне. Стоял и смотрел: смешной мальчик с портфелем в одной руке и мешком со сменной обувью – в другой. Может быть, я чувствовал, что это – переломный момент, момент, после которого обратной дороги уже не будет? Да, наверное, чувствовал. И – самое странное – я испытывал от этого облегчение.

Сахар схватил меня за шиворот.

– А ну-ка, пошли, поговорим! – и потащил в сторону детского садика.

Большая территория для прогулок была обнесена деревянным, в рост человека, забором. В одном месте доски расходились – все знали об этом, туда даже вела протоптанная тропинка, и по этой тропинке Сахар тащил меня.

Докал просто шел рядом и ухмылялся. Он знал, что я не побегу.

Они затащили меня в садик и усадили на какие-то качели.

Сахар сказал:

– Покарауль его, я сейчас вернусь, – и скрылся.

Докал сел напротив: из всей шпаны он был самым крупным, уже тогда он весил, наверное, килограммов семьдесят. Качели подались в его сторону, словно они тоже хотели показать, на чьей стороне перевес.

– Да, пацан… – сказал Докал. – Ты попал. Твой брательник нехорошо поступил, очень нехорошо…

– Он мой дядька! – выкрикнул я, и в тот же миг получил по губам. Докал нагнулся и шлепнул меня ладонью – небрежно и даже неловко, но очень сильно; рот моментально наполнился кровью.

– Твой брательник слишком много выступал, – продолжал он. – Думал, что он самый центровой. Но мы тебе покажем, кто здесь на самом деле – центровой.

Это звучало абсурдно. Во-первых, дядька не был мне брательником, во-вторых, он умер, а, в-третьих, почему они хотели показать именно мне? Но тогда мне это не показалось абсурдным. Тогда все было в порядке вещей.

Докал икнул. Лицо его стало багровым. Он икнул еще раз. А потом – заорал:

– Сука!! – и бросился ко мне.

Я подумал, что сейчас он меня убьет, но Докал пробежал мимо меня три шага, и согнулся, будто его ударили поддых. Его вырвало.

Я слышал и видел это, но по-прежнему сидел на месте.

Наконец он разогнулся, вытер ладонью рот и сказал:

– Ты за это ответишь!

И я понял, что он опять обращался ко мне. И ответить тоже придется мне – за то, что он напился и проблевался.

Но вообще-то, Докала я не боялся. Я боялся Маханю.

И Маханя появился. Они все появились. Их было пятеро, а я один.

Маханя шел, сплевывая на ходу. Он смотрел на меня исподлобья и засучивал рукава. Они были подонками – вы еще не забыли об этом? Ну так вот, если забыли, я напомню – они были настоящими подонками.

Латуха, самый противный из них, захихикал и взял мой портфель.

– Мальчик пришел из школы, – прогнусил он, расстегивая замки. – И что же он сегодня получил?

Он перевернул портфель и высыпал учебники и тетрадки на землю. Я до сих пор помню, как он улыбался. Он был самый прыщавый из них, и волосы у него были вечно сальные. Латуха присел на корточки и стал перебирать мои книжки и тетрадки.

– Не трогай! – сказал я. Правда, несколько запоздало; мои вещички уже лежали на земле. Латуха открыл одну тетрадку – если не ошибаюсь, по биологии – и стал вырывать из нее листок за листком.

– Не надо! – крикнул я и дернулся, будто хотел броситься на него. Но только я бы не бросился, и они знали об этом.

Шиян – он стоял ближе всех – размахнулся и ударил меня в живот. Я согнулся и стал судорожно хватать ртом воздух, а Шиян наставительно сказал:

– Потише, парень! Без ручек!

Затем он взял меня за подбородок и ударил в лицо – под левый глаз. Я почувствовал, как из меня во все стороны посыпались искры, как из перегоревшего трансформатора, но не упал. В голове загудело, но вместе с тем возникло секундное ощущение легкости, почти эйфории, но оно быстро прошло.

Его удар послужил сигналом; они набросились на меня все, и каждый ударил по разу, но не сильно. Все, кроме Махани.

Маханя сидел на качелях и, прищурившись, смотрел на меня. Не знаю, может, ему кто-то сказал, что все уголовники смотрят с прищуром, может, он сам это выдумал, но только он вечно щурился. Правда, от этого его лицо не становилось страшнее, только – омерзительнее.