Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Он лежал на кровати высохший, совсем голый. Только живот прикрыт простыней, на которой расплывалось желтое пятно. Из-под простыни торчали прозрачные трубки, и по ним постоянно переливалась жидкость. Причем вливалась чистая, из капельниц, а выливалась – мутная, вонючая, в какие-то стеклянные банки, стоявшие на полу. В банках плавали сгустки.

В палате стояла такая вонь, словно дядька гнил заживо. Да по сути, так оно и было.

Ему было очень плохо. Я не сразу заметил, что его руки привязаны скрученными бинтами к сетке кровати.

Я не осмелился спросить у матери, зачем. Я и сам все понял. Наверное, он хотел вырвать эти трубки из своего живота, хотел как-то прекратить мучения, но ему никак не давали умереть. Хотя и шансов выжить у него тоже не было.

Дядька увидел меня и хотел что-то сказать, но не смог. Лицо его сморщилось в ужасной гримасе; показались желтые зубы, и он зарычал – долго и протяжно, на одной низкой ноте.

Наконец он смог выдавить:

– Уйдите! УЙДИТЕ!!

Я не заплакал. Я понимал, почему он хочет, чтобы мы ушли.

И мы ушли. Точнее, остались, но – за стенкой. В коридоре.

Через час он стал кричать. Мать не выдержала и подбежала к медсестре:

– Ну сделайте что-нибудь! Сделайте ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ!!

Если бы я умел, я бы помолился, чтобы он поскорее умер. Но я не умел молиться. Потому что не верил в Бога.

Потому что – его нет. А если есть – то он такой раздолбай, которому и молиться не стоит.

Я и сейчас так думаю. Дядька умирал еще три часа. Сестра время от времени проходила мимо нас со шприцем в руках. Дядька ненадолго замолкал, а потом все начиналось снова.

В одиннадцать он затих. Сестра заглянула в палату, быстро вышла и сказала:

– Умер.

И мать с облегчением вздохнула. Да вот, знаете, с облегчением. Чуть ли не с радостью. Я готов поспорить на что угодно, что она не заплакала, а улыбнулась. Она ведь всегда была женщиной. Настоящей женщиной, которая не стремится стать мужчиной.

Мы похоронили дядьку рядом с их родителями. Эту историю мать рассказывала мне много раз. Они – дед и бабка, которых я никогда не видел – погибли в автокатастрофе.

Да нет, конечно… У них не было машины. Просто рейсовый "ПАЗик", на котором они возвращались от тещи, перевернулся и упал в кювет.

На их могиле стоял общий памятник – железная пирамидка, выкрашенная в голубой цвет, с красной пятиконечной звездочкой на верхушке.

Я стоял и смотрел на звездочку, и перед глазами у меня была звезда на бляхе у дядьки.

– Сережа… – тихо сказала мать.

– Дядька, – сказал я.

Но только этим не закончилось. С этого все началось.

Я возвращался из школы. До нашего дома оставалось совсем немного. Может, если бы я вышел из школы пораньше, я бы успел. А может, и нет. Кто знает? Уж, во всяком случае, не Бог. Потому что его нет.

Проходя мимо крайнего подъезда, я услышал какое-то кряхтение.

Кряхтение, сопение и бормотание. Затем – глухие удары и восторженные возгласы.

Потом из подъезда вылетела кошка. Маленькая, еще не взрослая. Я не хотел сказать – выбежала, она именно вылетела, потому что была уже мертвая. Почти мертвая. Она дергалась и билась на асфальте, но встать не могла.

Следом за кошкой из подъезда показался Сахар. Он шел, дергаясь, будто повинуясь какой-то мелодии, которую слышал только он один. Сахар направился к кошке, доставая на ходу зажигалку.

Затем, щурясь от яркого дневного света, из подъезда появился Докал. Его лицо было кирпично-красного цвета. Докал сильно пил; может быть, годам к сорока он бы и умер от цирроза или от чего-нибудь еще, но все сложилось иначе.

Сахар наклонился над издыхающим животным и зажег зажигалку. Он поднес огонек к морде кошки, но подоспевший Докал размахнулся и что было сил пнул мягкое податливое тело. Кошка сложилась пополам, будто у нее вынули позвоночник, и пролетела еще три метра. Сахар едва успел увернуться. Он полез на Докала:

– Эй! Что ты делаешь? Ты чуть меня не долбанул…

– А какого хрена ты загнулся раком? – заржал Докал.

– Я хотел подпалить ее, – ответил Сахар.

– Да она все равно не загорится.

Докал многозначительно ухмыльнулся; наверное, он чувствовал себя мудрым наставником, объясняющим бестолковому ученику самые азы ремесла.

– А вдруг?

– Вдруг бывает только пук… – сказал Докал и снова заржал.

Несколько секунд он стоял, тупо глядя на издохшую кошку. Потом, видимо, понял, что забава кончилась. Надо было искать новый объект.