Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

– Да какая разница? – притворно возмущался дядька.

До дома оставалось совсем немного, когда я уловил в кустах какое-то движение. Серые тени, мелькнувшие на фоне акаций.

Темнота вокруг нас была чернильно-синей, редкие фонари стояли, окруженные оранжевыми шариками света.

Внезапно я увидел, как из кустов вышли Докал и Латуха. Мы – все одновременно, не знаю почему – замедлили шаг. Из подъезда напротив появились Шиян и Сахар. Мы медленно пошли вперед, старательно делая вид, что ничего не случилось. Что мы их не замечаем.

А потом… Потом показался Маханя. Он вышел из детского домика, стоявшего рядом с песочницей. В общем-то, домик только назывался детским, на самом деле – это был штаб местной шпаны, а Маханя – ее предводителем.

Среднего роста, худой, угловатый, с жесткими прямыми волосами, закрывавшими низкий лоб… Его глаза казались кусочками льда.

Маханя всегда горбился и плевал сквозь зубы. А еще у него был нож. Я сам слышал, как Маханя говорил: "Не выходи из дома без ножа и не возвращайся без денег". А однажды я видел, как Маханя резал себе руку – неглубоко, только кожу – и размазывал выступившие капли крови лезвием. Маханя был "центровой". Ему оставалось всего полгода до армии, и участковый его не трогал. Тогда считалось, что не надо портить ребятам жизнь, армия всем вправит мозги.

Может, это было и верно. Но только у Махани не было мозгов. Совсем никаких. И даже участковый понимал это, но все равно тянул его, как мог, до восемнадцати лет – чтобы не нарушать отчетность о подростковой преступности.

Маханя встал в центре. Он нехорошо улыбался. И тогда мы тоже остановились.

Дядька постоял немного, а потом сказал, обращаясь к матери. Он обращался именно к ней.

– Идите. Я скоро приду.

Мать пыталась что-то возразить, но дядька крепко сжал ее плечо. Помню, отец сделал какое-то движение, но дядька лишь махнул рукой.

– Я скоро приду.

И мы пошли. Я знал, что мы совершаем предательство, но только… Это не было предательством. Дядьке так было проще. Тогда не принято было лупить друг друга на глазах у всех. А женщины тогда были женщинами. И мать послушалась. Она взяла под руку отца, другой рукой взяла меня и направилась к дому.

Дядька остался на месте.

Мать шла на наших хулиганов (да, они были НАШИМИ, несмотря ни на что; это была МОЯ жизнь, МОЙ двор, МОИ хулиганы… и МОЙ дядька) так уверенно, что они расступились, пропуская нас. Да, в общем-то, они и не обратили на нас внимания. Мы им были не нужны.

Мы отошли на несколько шагов. Я шел, каждую секунду ожидая услышать за своей спиной возню, сдавленные хрипы, шлепки неумелых ударов, вскрики и стоны… Но все было тихо. Они ждали, когда мы уйдем.

Все ждали, и дядька в том числе.

Я не выдержал и обернулся.

Я разглядел на дядькином лице улыбку и… испугался. Это была нехорошая улыбка, очень нехорошая. Страшная. Он не улыбался, он скалился, положив руки на блестевшую в полумраке начищенную бляху.

В следующую секунду он сделал легкое движение; одними руками, он даже не опустил глаза. Просто большие пальцы вдруг оказались позади бляхи, потом он потянул ее на себя, и тонкий гибкий ремень, как змея, выскользнул из его штанов.

И тогда я понял, почему он всегда носил два ремня: один – маленький, узенький, почти незаметный, он надевал его под низ, а поверх него – широкий, солдатский, с бляхой.

В КОТОРУЮ БЫЛ ЗАЛИТ СВИНЕЦ, И КРАЯ – ЗАТОЧЕНЫ, КАК БРИТВА.

Он поднял бляху на уровень груди и все так же, не глядя, коротко рубанул ребром ладони по свободному концу ремня, и тот послушно обвил правое запястье. Дядька натянул ремень, проверяя надежность захвата. Наверное, он остался доволен, потому что на губах его снова заиграла улыбка.

Только теперь она была не страшная. УЖАСНАЯ.

Помню, мы пришли домой, и отец заикнулся насчет того, чтобы вызвать милицию, но мать сказала:

– Не надо.

Она оказалась права. Дядька пришел через две минуты. На немой вопрос матери он презрительно ответил:

– Щеглы! – с тех пор я не припомню ругательства более краткого и точного. "Щеглы"…

– Я поставлю картошку, – сказала мать. – И открою тушенку.

Дядька улыбнулся.

– Пойдем, племяш, покажу тебе кое-что, – он положил свою руку мне на плечо и повел в комнату, а я все смотрел на бляху, пытаясь разглядеть на ней кровь. Но бляха сверкала, как всегда.

Вот тогда я и увидел впервые этот ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ.

Дядька полез под кровать, достал чемоданчик. Он не поставил его на кровать или на столик; я сел на пол и замер в ожидании несметных сокровищ.