Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Вы, главное, должны запомнить одно – с тех пор он стал для меня "дядькой". И – только он. И – навсегда.

Тогда он казался мне очень взрослым. Он вернулся из армии в форме десантника: красивый, как бог – в голубом берете, в тельняшке, в сапогах гармошкой, со стареньким фибровым чемоданчиком в руке.

Он уходил с ним два года назад, но когда вернулся, чемоданчик выглядел куда лучше – дядька покрасил его и покрыл лаком.

Но больше всего мне запомнился его ремень – тонкий, кожаный, бляха ослепительно блестела на солнце и, казалось, от пятиконечной звезды во все стороны расходились лучи.

Потом он объяснил мне, что ремень – не простой. Дядька рассказывал, как он старательно брил ремень, постепенно снимая слой за слоем – поэтому он и стал таким тонким, но не потерял прочности. В бляху изнутри был залит свинец, и она была такая тяжелая, как стаканчик с мороженым. Нет, скорее, два стаканчика. Вам, наверное, может показаться, что я преувеличиваю, но нет – бляха ДЕЙСТВИТЕЛЬНО была очень тяжелой. И еще – она была заточена со всех трех сторон: сверху, снизу и с той стороны, которая оставалась свободной, когда ремень расстегивался.

Это важно, поверьте. Пока не спрашивайте, почему; просто запомните, и все.

Целый месяц дядька ходил по нашему маленькому сибирскому городку и пил. Просто так. Мой отец, работавший инженером на заводе, всегда говорил мне, что пить надо с поводом. В выходные, в получку, в аванс, по праздникам, по субботникам, дням рождения и так далее. Я знаю, вам может показаться, что это – слишком часто, но тогда все пили, и чаще всего – без повода, так что отец на общем фоне выглядел едва ли не трезвенником.

А дядька пил целый месяц – потому что тогда все хотели угостить солдата, вернувшегося из армии. И девчонки смотрели на него как-то по-особенному. Водка тогда называлась "шоколадкой" – потому что стоила столько же.

И, самое интересное, дядька целый месяц не открывал свой чемоданчик. Он так и стоял у него под кроватью, в нашей общей комнате. Понимаете, он не хотел ПЬЯНЫМ открывать свой чемоданчик, словно считал, что может его этим оскорбить. Это отношение передалось и мне, хотя в четырнадцать лет очень хочется залезть под кровать, щелкнуть блестящими замочками и посмотреть, что же там такое: может, патроны? А может – от этой мысли захватывало дух! – настоящий пистолет?

Мне почему-то казалось, что такому человеку, как мой дядька, обязательно должны были подарить пистолет. На память. В благодарность за отличную службу.

Но я не решался. Нет, не то, чтобы я боялся – просто… как бы это сказать, чтобы не звучало совсем глупо? Не хотел осквернять? Ну, наверное, ничего больше в голову не лезет.

Так вот, спустя месяц дядька остановился. "Тормознулся", как сказал он. Это означало, что пил только дома и только вечерами – плодово-ягодное вино из прокисшего яблочного сока; он называл это "слезы дедушки Мичурина". Потом я услышал и другое название – "чернила", но "слезы" звучало как-то лучше. Красивее.

Бутылку водки он выпивал обычно тремя полными стаканами, а "слезы" – четырьмя неполными. Вот это я тоже почему-то запомнил.

В тот вечер мы сидели все вместе на нашей маленькой кухне, дядька и мать пили "слезы", а отец, как аристократ – он ведь был инженером на машиностроительном заводе – пиво. Что толку уточнять, какое пиво? Тогда пиво было просто пивом. Ну нет, загнул, для гурманов существовал "Ячменный колос", но достать его было почти невозможно. Пиво – это бутылка за тридцать семь копеек (двенадцать стоила посуда), без этикетки, а на крышке выбита дата. То есть – пиво могло быть более или менее свежим, но и только.

Отец не любил пить пиво из горлышка (а дядька только так и пил, если не был в пивной, конечно), он наливал желтую жидкость в стакан, и пена в нем держалась ровно три секунды. Раз, два, три – и пены нету! Правда, она все-таки была – целых три секунды, и мы думали, что так и надо.

Отец сказал:

– Не пора ли тебе устроиться на работу? Я определю тебя в наш цех…

– Кем? – беззаботно спросил дядька. – Начальником?

Отец криво усмехнулся.

– Ну, не сразу, конечно. Я думаю, правильнее будет – уборщиком. Отработаешь месяца три-четыре, потом направим в учебно-производственный комбинат, учиться на токаря… Или сварщика…

– Уборщиком?! – у дядьки было такое лицо… Не берусь описать. Ну, примерно, как если бы Юрию Гагарину, только вернувшемуся из космоса, предложили поработать таксистом. – Ты чего?

Думаю, он бы сказал что-то еще, если бы не было матери. Обязательно сказал бы.