Анатолий Жук - Бульвар

Господи, прости и помилуй!

Мое желание видеть во времени не стыдливое послушание и притворную покорность, не дотошную пристойность, чтобы угождать разной чиновнической мрази, не благую разумность в рассуждениях и поспешное исполнение разных неразумных законов и указов, не молчаливое животное терпе­ние всякого идиотизма, рожденного кем бы то ни было... Ибо вся эта гниль, еще будто бы живой пло­ти — черная могила слепоты, дистиллированная вода, в которой не родится ни одна живая клетка. Проще — смерть.

Мое желание видеть во времени больные возбуж­денные глаза мученика, слышать голос бунта, ко­торый свергает рутину и косность, ее вонючее при­творство человеколюбца, слышать звук поцелуя и песню ветра, предупредительный удар молнии и ог­лушительный отзвук грома.

Мое желание получать наслаждение от запаха гнойной кучи, в которой вечные работники-червяки делают свое великое дело. А еще — видеть разных тараканов, крыс, вшей, зараженных чумой, холерой, черной оспой, сибирской язвой. Когда смотришь на всю эту мерзость, в душе вспыхивает цена самого простого понятия— жизни, про значимость кото­рой, в ненужной суете наших дней, мы совсем за­были. И если этот полугнилой мир они испепеляли своим смертельным огнем, — то после с каким же­ланием, какой чистотой жизнь возрождалась вновь, приходя к своему воскрешению.

Господи, прости и помилуй!

Я несу на своих ногах не только свои кости и мясо, но весь мир: грустный, радостный, умный, глупый, красивый, безобразный, загадочный, примитивный, ибо все это и есть я. В этом мире подлость всегда бес­конечно плодоносная, и до скупости не щедрая доб­рота. И все потому, что первая воспитывалась средс­твами обмана и ненависти, прикрывая их маской пристойности, а вторая, чаще всего, красивыми сло­вами и пустыми обещаниями.

Всякий раз присоединяясь сердцем к правде, мы рискуем разорвать его на кусочки. И, как результат, с холодным опасением и, возможно, с точным расче­том относимся к таким понятиям, как доверие, от­кровенность, дружба, любовь.

Господи, спаси и сохрани!

Не обмани своим милостивым знаком воскреше­ния...

Свободно раскинувшись на диване, мы лежали, не касаясь друг друга. Еще не остыв от недавней близос­ти, мы лежали молча, выравнивая дыхание — от пре­рывистого и быстрого до спокойного и глубокого.

Из-под прикрытых век Света смотрела в потолок, я — на Свету. И не было ничего другого, чего бы я желал больше, чем вот так молчать и смотреть.

Не поворачиваясь в мою сторону, Света сказала:

— Ты рассматриваешь меня, словно видишь впер­вые.

— Откуда ты знаешь, что я смотрю на тебя? — много удивленно спросил я.

— Чувствую, — ответила Света и, теперь уже глядя мне в глаза, тихо шепнула:

— Ты рад, что я пришла?

— Нет.

— Что нет? — Света даже голову приподнялась от такого неожиданного ответа. — Ты не хотел...

Я остановил ее:

— Твой вопрос неправильный.

— Не поняла...

— Если я скажу, что рад — значит, ничего скажу.

Несколько мгновений Света молчала, потом осторожно, немного кокетливо уточнила:

— А какой вопрос был бы правильный?

Я ответил сразу:

— Правильно было бы спросить: ты любишь меня?

Света села. Удивление, насмешка, недоверие и еще много других чувств сменилось на ее лице. На­конец, с улыбкой сказала:

— Ты предлагаешь мне стать твоей штатной, — последнее слово Света произнесла подчеркнуто вы­разительно, — любовницей? Так я и без того твоя. И не собираюсь пока оставлять тебя. И, как видишь, мне ничего от тебя не нужно, кроме тебя.

— Я предлагаю тебе стать моей женой.

Улыбка на Светином лице немного сошла:

— И ты возьмешь меня такую?..

— Возьму. И не «такую». А тебя.

— А ты хорошо подумал? Может, это только по­рыв, эмоции?

— С порывами и эмоциями я распрощался лет пятнадцать назад. Сейчас я все хорошо взвешиваю.

— Тот, кто хорошо взвешивает, всегда имеет своей целью корысть, выгоду. Не понимаю, какая корысть и выгода от меня? Никакого большого наследства у меня нет. У меня даже родителей нет— одна на свете.

Я немного смутился от Светиного замечания и попробовал исправить ситуацию:

— Прости, я, наверное, не совсем точно выразил­ся. Я имел в виду, что теперь свои чувства проверяю временем.

— Ты уверен, что твои чувства ко мне ты прове­рил?

— Уверен. Клянусь.

— А вот клятв не нужно. Это самое ненадежное, что есть на свете.

— Так как мне тебя переубедить?

— Никак.

— Не понял.

— И переубеждения не имеют сущности.