Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

– Погоди ты, Рома! Тут видишь что!

– Человеку в глаз доместосом попало, вот, промывали и случайно залили. Мы уберем и заплатим, вы не переживайте, – отчитывается Варя. Сознанию несмело возвращалась ясность.

– Доместосом? Случайно? – недоверчиво повторяет соседка. – Ну вы даете! Нашли время для уборки! Час ночи на дворе!

– Лиюш, хотят и убираются, нам-то что?

– Да погоди ты, Рома! Помнишь, у нас Сашка в садике в глаза мылом залез? Мы ему тогда еще чайные пакетики прикладывали. Вы тоже приложите и бинтом все. Ну или пластырем. Пакетики замочите сперва и прямо на глаз.

– Лиюш, ну тебя просили?

– Спасибо, так и сделаем. Вы нас простите за потоп, случайно вышло, – наспех сглаживает Варя.

– Да заплачу, заплачу я! Сотки хватит? – хрипит устало из ванны.

– Вообще-то, Рома сам ремонт делал, эксклюзив, не абы как!

– Сто с полтинником?

– Договорились! И про пакетик не забудьте! Чайный который!

Варя выжимает улыбку и закрывает дверь. Остается со своим ослепленным зверем один на один. Зачем она вернулась-то? Разве не за этим? Не за разговорами? Не за тет-а-тетом? Могла сбежать, но что-то скрутило ноги на лестнице? Какая-то сила вернула ее обратно. Поняла, видимо, что вот так молча плеснуть в лицо – не достаточно. Что это рану только больше разъест. А что залечит? Вот и вернулась узнать.

Убраться как следует не смогли: накидали только банных полотенец и простыней на пол. Потоптались на них, чтобы те воду впитали. Варя сделала примочку на красный Глебов глаз, замотала кое-как бинтом. Неумело, неряшливо. Глеб приостановил Варину руку у себя на щеке – отозвалось терпким цейлонским запахом. Разглядел ее здоровым глазом: с последней встречи почти не изменилась, все та же девочка, только больше мертвая, чем живая. Это он ее умертвил? Неужели окончательно? Неужели нельзя отменить как-то? Уже не сосчитать, сколько раз она ему с того дня снилась. Бледная, как штукатурка. А он все пытался вспомнить, как именно ее поломал, но всю память тогда высосали вещества, оставили Глебу только домыслы.

– Спасибо, что пришла, – позволил себе Руднев. А дальше все затуманилось, отъехало на второй план, отдав главную роль Вариному лицу. Такому близкому, что его смотреть можно только фрагментами, а целиком – никак. Тут и губы показались – масляные, заняли целый холст. Глеб этот холст поцеловал в краску, в самые ее сгустки. За окном бесилась ночь, мешала видеть глазами, заставляла всматриваться прикосновениями. Как он ее смог тогда за волосы по паркету? Она же необожженная, идет трещинами от резких движений. Как он всего этого не видел? Кто-то за него смотрел. Если бы смотрел он сам, он бы ее, вот как сейчас, пригладил, приласкал. Ничего бы месить в ней не стал, а качался бы маятником в унисон ее дыханию.

Глеб заснул почти сразу же, а Варя долго еще лежала с открытыми глазами: разглядывала своего многолетнего палача. Тогда – страшным был, сейчас – жалким. Он пришел к ней семь лет назад царствовать и подчинять, а она его нынче свергла за одну ночь. Устроила переворот. Выровняла наконец линию горизонта, чтобы та не западала, не скатывала ее в яму. Глаза сомкнулись только ближе к утру. Захотелось сгладить все случившееся сном, ошкурить, подравнять, чтобы утром не так царапалось.

Кухня до неприличного большая. Вся на заказ, бело-алюминиевая. Чисто, как в операционной. Не готовили тут ни разу по-настоящему.

– Не против, если растворимый? – спрашивает Глеб, потирая воспаленный глаз.

– Все равно, – отсекает Варя.

– Я тут просто турку на днях сжег. Заказал новую, но еще не пришла. Перебиваюсь пока вот… даже название прочитать не могу. Какая-то байда из «Ашана». Ладно, прийти в себя и это сойдет. Я по утрам мертвый. Не представляю, как люди к восьми на работу таранят. Это же преступление против человечества. Выживают нас так, что ли? Какой-то скрытый геноцид. А соседка вчера отжигала, заметила? Коммерсант хренов. Эксклюзивный, блядь, ремонт. Срезала лишний полтос. Ладно, мне не внапряг. Пусть там с Романом отреставрируются по полной. Ты сама-то как? Нормально? Смотришь что-то странно.

– Даже не спросишь, за что я с тобой вчера так? Или снова сделаешь вид, что ничего не было? – Варя кивает на Глебов глаз.

Глеб отворачивается. Чайник разгоняется, начинает посвистывать. Глеб снимает его раньше, чем тот успевает завизжать в полную мощь своих металлических связок. Отвешивает по чайной ложке коричневого порошка на каждую кружку. Заливает. Помешивает. Чуть сжимается в плечах. Надо повернуться, встретиться взглядами. Откладывать дальше некуда. Семь лет откладывали. Хлебает, морщится. Цокает второй кружкой перед Варей.