Виктор Львовский - Зелёная чёлка [litres самиздат]

В общем, представление началось, вышел оркестр, трубы загудели, выкатили большие тумбы и на арену вышли львы и тигры! И дрессировщик в красных штанах с синими блестками и белой мантией! Девушки-иностранки, уже без платков, схватили телефоны и стали фотографировать львов и что-то говорить прямо в телефон. Главное, что я слышал слово «оуфл! оуфл! кошмарр! кошмарр!». Кошмар – это было понятно, а «оуфл» я знал от Веры, значит ужасно. Что, интересно, им так ужасно, неужели они так испугались зверей, они же дрессированные и под присмотром. А они продолжали трещать в телефон и фотографировать.

– Почему они так кричат? – спросил я у папы. Больше не у кого было спросить, вдруг папа знает, подумал я. И папа, оказывается, знал:

– Они – защитники диких животных, поэтому возмущаются. Почти все страны мира запретили выступления животных в цирке, только в России еще нет.

– А почему? Это же так здорово! – спросил я.

– Ну, понимаешь, животных мучают, когда дрессируют, и потом, доказал ты, что сильнее и умнее льва, и что с того? – начал философствовать папа, и я понял, что он прямо заодно с этими иностранными шпионками в платках. И я решил, от греха подальше, больше ничего у него не спрашивать.

И даже ему ответить ничего не успел, потому что тут на арену вышел этот противный красномордый клоун. У него были смешные черные туфли с длинными носами и короткие штаны на подтяжках, на шее бант, и, конечно же, красный носище и рыжий парик, в общем, точно, как в рекламе на автобусе, который ехал перед нами.

Сначала клоун проскакал по сцене на палке, пробежал вокруг арены по проходу, а потом замахал руками, как будто он дирижирует, и тут же грянули трубы и барабаны. Все захлопали, а он начал кланяться, как будто уже сделал что-то такое невероятное, за что ему надо так хлопать. И чем больше он кланялся, расставив свои длинные башмаки, тем больше ему аплодировали. Он, видно, от этого очень сильно радовался, потому что орал и смеялся, и держался за живот. А мне было совершенно не смешно.

Я сидел и вспоминал клоунов, которых я видел раньше. Вот они были и, правда, смешные, особенно, которые пели песню про голубых канареек. Они были какие-то дурацкие, но, как бы это сказать, хорошо и добродурацкие. Один все время не вовремя прыгал, не попадая в такт, а другой смотрел на ухо серединного так, как будто ничего важнее, чем его огромное ухо, нет на свете! И песня была какая-то нежная и ласковая. Я почему-то решил, что все клоуны такие. Но не тут-то было. Этот был совсем не такой.

Он побежал по проходу, вцепился в руку толстого дяденьки в пятом ряду и начал его стаскивать с кресла. Когда дяденька, наконец, встал, клоун потащил его за собой, вытащил на арену и усадил на край сцены; папа сказал, что это называется красиво по-французски – бордюр. Потом также он стащил со стульев парня, тетеньку в пышной юбке, встал перед ней даже на колено и приложил руку к груди, она засмеялась так радостно и пошла с ним на этот бордюр. Ну, начинается соблазнение, подумал я. Но он усадил тетеньку и вцепился в маленького мальчика с первого ряда, а тот стал упираться и хвататься за маму.

И тут я понял, что нужно делать. Я вскочил, пролез по проходу, мимо ничего не успевшего сообразить папы, иностранных тетенек – защитниц львов, выскочил в проход и побежал к клоуну. Я не знал, что нужно говорить, но мне было важно, чтобы он меня заметил и отпустил мальчика, а взял бы вместо него – меня. От растерянности я поднял руку, как на уроках учит Мария Вячеславовна, когда хочешь к доске, и так и бежал к нему с поднятой правильно рукой. Передо мной на колено он, конечно, не встал, а сначала удивленно поднял лохматые брови, потом разулыбался, и погладил по голове мальчика, обрадованного, что этот страшный клоун нашел другую жертву. А мне клоун сделал знак рукой – «ай-да на бордюр!», и я побежал за ним. И, несмотря на то, что злился на клоуна, был гордый, все равно было приятно, что буду сейчас на сцене выступать со львами и гимнастами.

А клоун схватил корзину, которую вынес ему дяденька в черном костюме, вытащил оттуда колокольчики и стал раздавать нам всем, кого он повытаскивал на бордюр. Толстому дядьке дал огромный, даже можно сказать, колокол, тетеньке в пышной юбке поменьше, а парню еще поменьше, а мне – самый писклявый. Потом стал просить, чтобы мы в них звенели по очереди. Мне вообще сразу не понравилось, что у меня самый тоненький колокольчик, как в сказке «Три медведя». Что я ему – малявка что ли, подумал я. Но по очереди в колокольчики я еще звенел. Все почему-то страшно радовались и хлопали, глядя, как клоун нами дирижирует. А он, успокоившись, что мы все звеним, видно, решил нами поуправлять по-другому, будто он настоящий дирижер. Дал знак, грянули трубы и барабаны снова, и начал показывать, кому из нас звенеть. Дядька звенел один раз, тетенька – 3 раза, потом парень 2 раза по его знаку, потом моя очередь – клоун мне показывает, а я… не звеню! Сжал колокольчик в руке и молчу, и на него смотрю в упор. Он опять мне машет, музыка уже нужная прошла, снова по кругу – дядька, тетенька, парень, а я – молчу. Клоун встал на колено, руки к груди, потом у виска покрутил, типа я чокнутый, а я не звеню. Все смеются, и когда третий раз началось, он мою руку схватил, ей позвенел сам. Потом показывает знаками – «сам звени!» И падает на колени, уже на два, и руки складывает, как перед тетенькой. И потом кинулся на меня и пытается поцеловать! Чтобы я звенел! Я сразу вспомнил все его грехи, ну и что, что я не девочка, все равно опасно, я же слышал! Когда наш президент от нежных чувств мальчика в живот поцеловал, сколько разных было разговоров. И я даже папу спросил, чем это опасно. И папа тогда сказал, что никакие дяденьки мальчиков целовать не должны, только если это родственники близкие.