Виктор Львовский - Зелёная чёлка [litres самиздат]

И тогда я в ухо прямо ему и сказал: «Вы – подлый соблазнитель!» А он так удивился, и что-то мне на своем то ли немецком, то ли французском залепетал. И опять пошел по кругу все раздавать команду звенеть. А на меня так посматривает и рожи строит, мол, давай звени, и руки на груди складывает. И тут до меня дошло, что он меня не понимает. И что толку ему говорить! Он же не русский! Думаю, надо ему сказать по-английски то, что эти тетеньки говорили. И говорю ему в ухо: «Оуфл! Кошмарр!». Он сразу брови вскинул, видимо, растерялся, но виду не показал и побежал по кругу под музыку, по-дурацки выворачивая ноги в черных ботинках с длинными носами. И так бегал и бегал по кругу под звуки трубы. И один круг, и другой!

И уже больше не просил нас звенеть, видимо, понял все и стыдно ему стало. И за девочку, и за диких львов, и за тетенек в платках, которые взяли себе наши российские билеты незаконно. Вообще, что приехал и тут пытается дотронуться, как в программке написано, до самого сокровенного в нашей русской душе. Но не тут-то было! Я подумал, что терять мне уже нечего вскочил и побежал за ним. Бегу и кричу ему вслед: «Оуфл и кошмарр!» А он – от меня. И дергается смешно, вскрикивает, показывает на меня всем, хватается за голову. Публика стала хлопать и кричать «браво», чем больше мы бегаем, тем больше они кричат. Я пробежал так несколько кругов, потом устал и стал искать глазами папу. А папа уже был почти на арене, схватил меня в охапку и усадил на кресло рядом с собой, не отпуская. А клоун подбежал по рядам и встал передо мной на колено и тоже хлопал мне прямо перед нашими глазами. И он откуда-то достал красный цветок и дал его мне.

И тут я подумал, что у меня, наверное, не получилось отомстить клоуну, потому что у него еще больше получился успех из-за меня. Как будто бы я ему помог. И я расстроился. Еще потому, что я уже совсем устал бегать и от этого рева. Поэтому я взял цветок и на русском языке ему сказал в ухо: «Пожалуйста, ведите себя прилично, когда приезжаете в Россию!». Он понял слово «Россия», обрадовался и закричал «Россия! Россия!» и снова побежал по кругу. И тут оркестр снова марш заиграл, и клоун убежал за кулисы под аплодисменты.

Объявили антракт. А папа меня все обнимал и прижимал к себе. Потом мы вышли в фойе. Все начали ко мне подходить, хвалить, давать конфеты и даже шарики. А мне было как-то невесело. Папа сразу увидел это и сказал:

– Пошли-ка, брат, домой. Хватит с нас на сегодня цирка, а?

И я согласился, мы пошли домой, и я думал, какой у меня все-таки умный и добрый папа, и как хорошо, что я знаю иностранные языки.

– Слушай, завтра же 1 апреля! – сказал Мишка.

– И что? – вздохнул я, – лето еще не скоро.

– Ты что, забыл? Это же такой праздник, когда все врут, и им за это ничего не бывает! – воскликнул Мишка.

Что-то я, правда, забыл про такой праздник. И вообще, подумал я, какой же это праздник, когда врут… Вот мама говорит: «у нас в семье… (и называет свою фамилию, потому что у нас с папой другая), никогда никто не врал…» И вздыхает, наверное, жалеет, что не дала мне свою фамилию. Особенно, когда узнает, что мы с папой опять тайно съели слишком много пиццы и пили вредную колу. Вот получается, одна половина меня врёт, которая в папу, а вторая, которая в маму – честная.

Я сказал это Мишке, и он ответил:

– А получается у меня только одна половина, мамина. И она как раз врет. Я это еще в детстве понял.

Мишка рассказал, что в детстве боялся, например, что из шкафа или из другой комнаты выйдет огромный страшный Чимбер, а мама ему говорила, что там никого нет и чтобы он спал спокойно. Хотя один раз он прямо в комнате у нее увидел чужого дядю – большого и страшного.

– Она еще к психологу меня повела, та сказала, что у меня детские страхи, – возмущался Мишка, – а я же правда чуял, что у нее там кто-то чужой – Чимбер или дядька, какая разница!

– То есть получается – она тебе врала, – сказал я. Я подумал, что так хорошо, что мне мама и папа не врут, как Мишке. Фу! Я даже поморщился в ужасе от такой мысли. Потом я стал думать, что в общем-то с этим враньем все сложно получается. Вроде мама не хотела Мишку расстраивать и пугать, а он все равно расстроился и испугался.

И еще я вспомнил про то, как мама мне сказала, чтобы я соврал, что мне понравился гадкий суп, который прабабушка Люда сварила. Ну потому что, сказала мама, что она уже слепая, и это последний может быть ее суп. Который она сама сварила, то есть. И я тогда ответил, что суп вкусный. И так все двадцать раз ответил, потому что бабушка столько раз спрашивала. И это вот моя мама попросила, которая утверждает, что «Пестушкины никогда не врут!» Я когда ей сказал это, она ответила, что это не ложь вовсе, а деликатность. Я не понял, мне же пришлось соврать! В этом супе плавал вареный лук, а я его ненавижу! А когда мы ехали домой, папа сказал, что это, конечно, ложь, но ложь «во благо». Я тогда решил, что раз это мамина бабушка, то для нее деликатность, а для папы – она же ему все-таки не родная – ложь во благо. И папе-то тоже этот суп не понравился, я видел по его лицу. Мы, Судеркины, по мужской линии ненавидим в супе вареный лук!