Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

— Клянусь Пресвятой Девой, папаня не говорил, куда ее дел.

— Ни слова?

— Только сказал о твоей дурацкой песенке, насчет божьей ладони.

Губернатор довольно кивнул.

— Ну, это уже что-то.

— Это ничего. Как мне ее искать, если я не знаю, где она или как выглядит?

— Это толстушка.

— Да есть миллион статуй толстушек. У нее на носу горбинка или она круглая, как пузырь? Похожа на лошадь, если профиль повернуть? Голова и живот — это единственное, что в ней заводит? Или она как та фигня, которая получается, когда плещешь краской на холст, а любители искусства слюной исходят? Она кривая на один глаз? Ну?

— Гну. Это толстушка . Ей тыщи лет. И в Европе есть человечек, который отвалит за нее три миллиона долларов налом.

— Это ты уже говорил. Откуда мне знать, что он настроен всерьез?

— Серьезней некуда. Мэйси перед смертью продал ему вещицу-другую. Он рассказал, как с ним связаться, но сам умер, пока я еще досиживал. Из Синг-Синга я никому позвонить не мог. Вот и отложил. Можно закончить в урне на чьем-нибудь кладбище, если свяжешься с тем, кого в жизни не видел и с кем лично дел не имел. До тюрьмы я с ним ни разу не разговаривал. А когда вышел, занедужила жена, надо было ухаживать за ней, и возвращаться на нары мне было не с руки. И вот пару месяцев назад, когда врач мне сказал, что у меня… болезнь одна, я и позвонил этому человечку в Европе, и он еще жив. Я сказал, что я брат Мэйси, и сказал, что у меня есть. Он не поверил, так что я отправил единственную фотографию, какая у меня была. Я старый вор. Слишком бестолковый, чтобы хранить копии. Слава святым, фотография дошла, и тогда пошел другой разговор. Теперь он названивает мне чуть ли не каждую неделю. Говорит, может ее толкнуть. Сперва предлагал четыре миллиона долларов, так я спрашиваю: «Откуда возьмешь такие деньжищи?» Он мне: «Это мое дело. Тебе я предлагаю четыре, потому что продать ее могу за двенадцать. А то и за пятнадцать. Но сперва с тебя доставка». Сказал, что живет в Вене.

Тут я почуял крысу. Чуть не пошел на попятный. Не верил ему. И говорю: «Если ты тот, про кого мне рассказывал братец, тогда вышли мне десять кусков и назови хоть одну вещь, которую братец тебе продал». Так он и сделал. Я не дурак. Не говорил, где живу. Он думает, я живу на Стейтен-Айленде. Такой обратный адрес я написал на конверте с фотографией. Он переслал бабки в банк на Стейтен-Айленде, какой я ему назвал. Эти десять тысяч я вернул и дал согласие.

Но у меня нет сил, чтобы перевезти эту штуку. Теперь мне ее не довезти до Европы. А если бы и мог довезти, не поехал бы в такую даль, чтобы он меня обул или того хуже, а потом прикарманил штуковину и утек. Вот я ему и говорю: «Давай лучше ты к нам, а я тогда уступлю ее за три миллиона долларов. Можешь оставить себе лишний миллион за хлопоты».

Я только языком трепал. Думал, он меня пошлет. Не думал, что ему хватит духу. А он сказал: «Дай подумаю». Через неделю перезванивает и говорит: «Ладно. Я приеду». Тут я и обратился к тебе.

— Далеко же ты загадываешь, мистер. С чего ты взял, что я отдам ее тебе — или ему, — если найду? — спросил Элефанти.

— Потому что ты сын своего отца. Я не пру наобум, сынок. Я о тебе поспрашивал. Видишь ли, мы с твоим папаней — мы знали, кто мы такие. Всегда мелкие сошки. Перевозчики. Никогда не просили себе ни власти, ни неприятностей. Мы перевозили. А этот дядя из Европы, с которым я беседовал, — он умник. Базарит по-грамотному. С акцентом. Заслушаться можно. Умники всегда опережают тебя на шаг. Даже если ты себя мнишь шибко мозговитым, преимущество все равно у них. Потому они и умники. Имеешь дело с умником — лучше тебе быть семи пядей во лбу. Твой папаня всегда говорил, что ты семи пядей во лбу.

Элефанти все обдумал и произнес тихо, почти сам себе:

— Я далеко не умник.

— За три миллиона — будешь.

Губернатор помолчал, потом продолжил:

— Я довел дело, докуда мог. Позвонил ему и сказал: «Забьем стрелку». Он сказал: «Положи ее в ячейку хранения, я приеду и заберу, а тебе оставлю налик». Так мы планировали. Встретимся в Кеннеди. Совершим обмен в ячейке хранения и разбежимся. Конкретно мы не обсуждали, как все провернем, но на ячейку я согласился.

— Тогда договаривайся и иди забирай деньги, господи боже мой.

— Это как, если я не знаю, где статуэтка?

— Знал же, — сказал Элефанти. — Она была у тебя раньше, чем у моего папани.

— Он ее заныкал! — Губернатор помолчал. — Еще раз: она у меня была до тюрьмы. Я не мог рассказать о ней жене. Она и так вложила все мои кровные в чертовы бейглы. Статуэтка находилась в ненадежном тайнике. Пока мы чалились в Синг-Синге, я рассказал твоему папане, где она. Он вышел за два года до меня. Согласился забрать ее и придержать. Я ему сказал: «После того как я выйду и обстановка остынет, я за ней приду. И ты получишь свою долю». Он сказал: «Идет». Но перед тем как выйти, он перенес в тюрьме инфаркт, и больше я его не видел. Пытался передать ему весточку в тюремный лазарет, но его отпустили раньше, чем у меня получилось. Его отпустили после инфаркта. Он сам передал мне весточку со свободы. Послал письмо. Там говорилось: «Не парься. Я забрал твою шкатулку. Она в безопасности и в Божьей ладони, как в той песенке, которую ты любил петь». Так что получить он ее получил. И я знаю, что он ее где-то спрятал.