Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

В кружке Пиджака царило веселье, пока не появился Доминик Лефлер — Гаитянская Сенсация и сосед Пиджака по девятому корпусу, — со своим другом Минго, старикашкой жуткой наружности с рябым и прыщавым лицом. У него в руке была устрашающая самодельная кукла из трех сшитых диванных думок и с головой, подозрительно напоминавшей видом и на ощупь четыре батарейки размера D, склеенные изолентой. Доминик шлепнул Пиджака по спине, протянул ему куклу и сказал:

— Теперь ты под защитой.

Бам-Бам, истово отстоявшая в очереди двадцать минут, чтобы разыграть свой номер, и уже дважды лишавшаяся места с тех пор, как началась пирушка и очередь превратилась в очередь за виски, вознегодовала:

— Ты почто распространяешь духов да мракобесие, Доминик?

— Да это на удачу, — сказал Доминик.

— Не нужна ему такая удача. У него есть Иисус!

— Пускай и это будет.

— Иисусу Христу не нужно колдовство. Иисусу не нужны уродливые куклы. У Иисуса нет пределов. Взгляни на Супа. Иисус вернул его домой, потому что мы за него молились. Верно я говорю, Суп?

Суп в костюме и бабочке, возвышаясь над праздником, пока люди пили виски, а кое-кто теперь плясал под ужасающую бачату Los Soñadores, смешался.

— Сказать по правде, сестра, я больше не хожу в церковь. Я вступил в «Нацию».

— Какую такую «Нацию»?

— «Нацию ислама».

— Это как Организация Объединенных Наций? — спросила Бам-Бам.

— Не совсем.

— У них есть свой флаг вроде нашего звездно-полосатого? — спросил Сосиска.

— Звездно-полосатый — не мой флаг, брат Сосиска, — сказал Суп. — У меня нет страны. Я гражданин мира. Мусульманин.

— Ого… — ответил Сосиска, не зная, что еще сказать.

— Видите ли, истинным пророком Бога был Мухаммед. А не Иисус. И Мухаммед не пользовался никакими такими куклами, как Доминик. — Увидев ужас на лице Бам-Бам, Суп прибавил: — Но с вами я согласен, мисс Бам-Бам. Всем что-нибудь нужно.

Он пытался быть дружелюбным, в своей манере, но его слова возымели ужасный эффект. Бам-Бам подбоченилась, как громом пораженная. Доминик пристыженно отвернулся. Сестра Го, Сосиска и Пиджак не верили своим ушам. Хоакин, заметив затишье в празднестве, снял с плеч гитару, юркнул в подъезд, пока Los Soñadores лабали дальше, и минуту спустя вернулся с бутылкой бренди.

— С возвращением домой, Суп. Я берег это для тебя, — сказал Хоакин.

Суп взял бутылку своей великанской рукой.

— Я не пью, — сказал он. — Таким способом белый человек угнетает черного.

— Доминиканским бренди-то? — спросил Хоакин. — Оно же самое лучшее.

— Да это моча в сравнении с пуэрто-риканским бренди, — сказала мисс Изи из окна.

— Брысь из моего окна, — сердито прошипел Хоакин.

— Я тебе деньги зарабатываю! Как и раньше! Дурья башка!

— Брысь из окна, тогда еще успеешь на полуночную метлу из города, бесовка!

Под рукой мисс Изи оказалась увесистая стеклянная пепельница. Она запустила ею в бывшего супруга. Бросок был легкий, небрежный, как в игре во фрисби. Она не хотела в него попасть — и не попала. Взамен пепельница угодила в плечо беременной женщины. Та танцевала со своим парнем в первом ряду и быстро развернулась и дала пощечину Доминику, который стоял позади нее со своей куклой. Будучи джентльменом, Доминик поднял руку, чтобы помешать ей ударить второй раз, но при этом ненароком тюкнул твердой батарейной головой куклы по макушке жениха молодой матери. Жених, в свою очередь, замахнулся на Доминика, но при этом ткнул локтем в челюсть Бам-Бам, подоспевшей помочь молодой матери. Бам-Бам в ярости налетела на нападавшего, но под горячую руку подвернулась сестра Го, которая от удара повалилась на Элеонору Сото, казначею Пуэрто-риканского общества Коз-Хаусес, попивавшую виски из стаканчика, какой и пролила на рубашку Кельвину, работнику гортранспорта, только что вручившему Пиджаку свои пять долларов обеденных денег.

И понеслось. Драка, где кусались, царапались и лягались. Не куча-мала, а скорее несколько отдельных стычек, взрывавшихся и угасавших, тут прерываясь, там начинаясь заново, с рассеянными повсюду судьями и миротворцами, кому и самим доставалось по зубам, — и всё в жаркое утро, когда им полагалось праздновать. Кое-кто дрался, пока не выдыхался, не усаживался на ступеньках в слезах и одышке, а потом, переведя дыхание, опять принимался за свое, с той же яростью. Другие крыли друг друга матом, пока того или иного не задевал шальной кулак, и тогда они тоже бросались в побоище. Третьи бились молча, сосредоточенно, по парам, выплескивая старые обиды, затаенные еще много лет назад. Все так увлеклись, что никто не заметил высокую фигуру в черной косухе — Эрла, боевика Банча Муна, с выкидным ножом в кулаке, который медленно пробирался из задних рядов в передние, ныряя то влево, то вправо, подкрадываясь к Пиджаку, по-прежнему сидевшему на ступеньках перед Los Soñadores бок о бок с Супом — оба в изумлении наблюдали за дракой под музыку ужасной группы.