Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

Впервые в жизни Пиджак почувствовал, как внутри что-то надламывается.

— Ты теперь счастлива? Там, где теперь обретаешься, Хетти? Ты там счастлива?

— Ой, хватит скулить, как собака, и будь мужиком.

— Нет нужды меня поносить. Я и так знаю, кто я есть.

— То, что ты выволок Димса из воды, ничего не меняет. До беды его довели те, кто его воспитывал, а не ты.

— Я не из-за него трясусь. Я переживаю из-за денег Рождественского клуба. Церковь требует свои деньги, вынь да положь. Я расплатиться не в состоянии. Мне самому жить не на что.

— Снова-здорово. Грешишь на других из-за своих неприятностей. Полиция бы сейчас не кружила у церкви, если бы ты не напился!

— Не я виноват, что Димс начал торговать отравой!

— Он хотя бы не губил себя тем, что допивался до смерти!

— Г’ван, баба! Оставь меня. Г’ван. Иди своей дорогой!

— Не могу, — сказала она тихо. — Хотела бы. В том и штука. Ты должен меня отпустить.

— Научи как.

— Не знаю как. Мне смекалки не хватает. Я только знаю, что ты должен быть прав. Чтобы отпустить меня, ты должен быть прав.

Через полчаса в подвал вошел Руфус с бутербродом с колбасой, банкой колы и двумя аспиринками. Пиджака он нашел сидящим на облезлом диване, с квартой самогона «Кинг-Конг» на коленях.

— Ты бы поел, прежде чем хвататься за «Конга», Пиджачок.

Пиджак взглянул на него, потом на кварту в руке, потом обратно на Руфуса.

— Я не голодный.

— Поешь-поешь, Пиджачок. Полегчает. Нельзя до конца жизни разлеживаться и разговаривать самому с собой, будто ты двухголовый. Никогда не видел, чтобы человек разлеживался и болтал сам с собой, как ты. Ты уже хорош?

— Руфус, можно тебя спросить? — сказал Пиджак, пропуская мимо ушей вопрос.

— Конечно.

— Где тогда жили твои родители?

— На родине в Поссум-Пойнте?

— Ага.

— Мы жили там же, где и ты. Дальше по дороге.

— И чем вы занимались?

— Работали издольщиками. Как и вы. Работали у семьи Колдеров.

— А семья Хетти?

— Ну, ты-то знаешь побольше моего.

— Запамятовал.

— Ну, какое-то время они тоже работали издольщиками у Колдеров. Потом папа Хетти ушел оттуда и купил пятачок земли рядом с ручьем Томсон. Родные у Хетти думали наперед.

— Они еще живые?

— Не знаю, Пиджачок. Она же была твоей женой. Ты с ними не общался?

— После того как мы переехали — нет. Я им никогда не нравился.

— Их уже нет давно, Пиджачок. Забудь про них. Хетти, насколько помню, была младшей. Родители давно уже умерли. Остальные наверняка переехали из Поссум-Пойнта. В Чикаго или, может, Детройт. Сюда они не приезжали, это я знаю. Где-то у Хетти могут быть родственники. Может, двоюродные.

Пиджак посидел в молчании. Наконец сказал:

— Я скучаю по дому.

— Я тоже, Пиджачок. Есть-то будешь? Не стоит заливать «Конг» в пустой живот.

Пиджачок отвернул крышечку, поднял квартовую бутылку, потом остановился на полпути и спросил:

— Скажи-ка мне, Руфус. Когда ты сюда приехал, сколько тебе было?

— Что такое началось-то, Пиджачок? Вопрос за шестьдесят четыре [40] В популярной американской радиопередаче 1940-х гг. Take It or Leave It («Бери или проваливай») — так назывался сложный вопрос, за ответ на который можно было получить 64 серебряных доллара. Прим. ред . ? Сорок шесть мне было.

— А мне пятьдесят один, — задумчиво сказал Пиджак.

— Я приехал на три года раньше тебя, — сказал Руфус. — Больше того, я третий прихожанин Пяти Концов, кто перебрался сюда с Юга. Первым стал мой брат Ирвинг. Потом сестра Пол, ее дочурка Эди и ее муж. Потом я со своей покойной женушкой Клеми. Потом приехала Хетти. Сестра Пол уже жила здесь, когда приехали я, Клеми и Хетти. Ты — последний.

— Дай-ка спрошу еще. Когда вы вместе затеяли строить Пять Концов, чем занималась Хетти?

— Кроме того что сидела и тосковала по тебе? Ну, по будням работала у белых. По выходным рыла котлован церкви. В основном рыли я, Хетти да Эди. Сестра Пол с мужем — они помогали помаленьку. Особенно сестра Пол. Преподобный Чиксо, муж ее, рыть был не охотник. Потом пришел Итальянец со всеми своими. Позже и другие показались. Семья сестры Го. И родители Кузин. Но дело пошло именно с Итальянцем. С ним мы вздохнули свободно. Тогда Хетти и разбила огород позади церкви, теперь-то он зарос сорняками. Она мечтала о большом огороде. Говорила, ты приедешь и засадишь его всякой капустой, ямсом и даже особым цветком, который видно в темноте, уже и забыл, как его…

Пиджак чувствовал, как к лицу подбирается стыд.