Шанель Клитон - Когда мы покинули Кубу

– Хорошо, – отвечаю я шепотом.

– Если тебе удастся увидеть наш дом…

Отцовские глаза влажнеют, и я вдруг поражаюсь тому, как он постарел и как это несправедливо, что в пожилом возрасте ему приходится начинать все сначала. Ветер революции развеял труд всей его жизни. Отнял у него состояние, которое он должен был передать своему сыну, – как и самого сына.

– Я не могу поехать с тобой и не могу сам тебя защитить, но если в Гаване ты попадешь в беду…

Мой отец раскрывает мне очередной секрет семьи Перес.

26 ноября 2016 года

ПАЛМ-БИЧ

Вешая телефонную трубку, она улыбается. В разговорах со старыми друзьями, бывшими возлюбленными и членами семьи есть нечто особенное: ощущение того, что тебя знают, что не все слова нужно говорить, не все чувства обязательно объяснять – тот, кто на другом конце провода, и так понимает тебя, даже если вас разделяют многие мили. Несмотря на все различия и разногласия между нею и Эдуардо, в конце жизни они по-прежнему любят и уважают друг друга. В преклонном возрасте человеку очень нужно то, что способно лечить старые раны.

К тому же они соотечественники.

Они семья.

В довершение приготовлений к празднику она надевает бриллиантовые серьги, купленные много лет назад по случаю получения диплома юриста. Отражение в зеркале ей нравится.

Вдруг ее сердцебиение учащается: телефон звонит опять. Ее приглашают на импровизированное торжество, которое должно было состояться уже очень, очень давно.

Наверное, это нехорошо – праздновать смерть человека, хотя бы даже Фиделя. Стоит ли искушать судьбу, радуясь тому, что кто-то пал в неравном бою со временем, а ты пока еще держишься? С другой стороны, этот праздник будет скорее похож на поминки – нет, не по Фиделю, разумеется, а по всему тому, что он разрушил. Пускай жертвы упокоятся с миром, ведь злодея наконец-то настигло своеобразное правосудие – не такое, конечно, какого она для него хотела, однако жизнь не всегда дает то, чего хочешь. Время все улаживает по-своему, его логика непостижима для человека.

Когда Фидель будет мертв…

Она выходит в ночь.

Письмо приходит в ноябре, когда дни становятся короче, а воздух прохладнее и Палм-Бич готовится к новому сезону – к наплыву Кеннеди и прочей знати, стальных магнатов и кинозвезд.

В роли гонца выступает сам Эдуардо. После нашей последней встречи прошло несколько месяцев. За это время он восстановил здоровье, загорел, стал крепче, мускулистее.

– Плохие новости? – спрашиваю я, взглянув на его мрачное лицо.

– Престон здесь?

– Нет, в Далласе, с президентом.

Эдуардо замирает.

– То есть как в Далласе?

Я не знаю, можно ли мне ответить на этот вопрос. С одной стороны, цель поездки Ника вроде бы не секрет, с другой – подозреваю, что Эдуардо – последний человек, которого он хотел бы посвятить в свои планы.

– У демократов в Техасе проблемы. Кеннеди отправил Ника их решить. У него там старый гарвардский друг, который способен помочь.

Эдуардо молчит.

– А в чем, собственно, дело? – спрашиваю я.

– Дуайер не смог приехать сам и попросил меня передать тебе в руки вот это письмо.

Слегка соприкоснувшись с Эдуардо пальцами, я беру конверт, распечатываю его, разворачиваю листок бумаги и читаю: «Ваш момент настал».

Сердце стучит, я поднимаю глаза.

– Тебя отправляют в Гавану. Через четыре дня. Мы отвезем тебя туда на корабле.

– Мы?

– А чем, по-твоему, я занимался эти несколько месяцев? Я не собираюсь останавливаться только потому, что Фиделю однажды хватило трусости бросить меня в тюрьму.

– Я думала, после Плайя-Хирон ты…

– Сдамся? Вернусь к прежней беспорядочной жизни?

– Не захочешь больше рисковать.

– Какое мне дело до риска? Разве я еще не все потерял?

– По-моему, нет. Есть люди, которые о тебе беспокоятся. Твои родители…

– А ты?

– Я твой друг, – отвечаю я осторожно.

Эдуардо вздыхает.

– Ах, Беатрис. Иногда я не могу понять, думаешь ли ты, будто обманываешь меня, или знаешь, что обманываешь себя. – Он кивком указывает на записку. – Я заберу тебя в шесть утра двадцать шестого числа.

Я ждала этого. Визит отца подсказал: мой час пробьет уже скоро. И вот он пробил. Теперь я должна что-то сказать Нику. Должна попрощаться с сестрами, с семьей, причем, вероятно, навсегда: я могу оказаться за решеткой, как Эдуардо, или меня найдут мертвой на улице, как Алехандро.

Внезапно мне начинает казаться, что четыре дня – это совсем мало.