Альфред Дёблин - Пощады нет

Они провели вместе все утро. На площади, где Карл недавно разглядывал кондитерскую, они выпили в кафе лимонаду, поделили бутерброды Карла и направились домой, чтобы забрать малыша из школы. Втроем, возбужденно делясь друг с другом впечатлениями утра, они промечтали весь день. Это был какой-то особенный, из ряду вон выходящий день. Мать, под впечатлением того нового, что вошло в ее жизнь, ничего не в состоянии была делать. Усталая и умиротворенная, она вытянулась в темноте на своем матраце, постланном прямо на полу. У нее был свой домашний очаг, как невероятно! С ней были ее дети. И сон плел без конца все ту же сеть. Рука об руку шла она с мужем по своим новым владениям, она не отрывала глаз от его губ — да будет он моим господином. (Он никогда им не был.)

Она так была потрясена переменой, совершившейся в ее жизни, что весь следующий день не выходила из дому. Она велела Карлу отвести малыша в школу, а затем, как она сказала, прошататься где-нибудь до самого обеда. Орудуя в своем маленьком хозяйстве, она мыла, скребла, чинила и штопала, борясь с собой, безотчетно подавляя в себе какое-то чувство. Но какое? Это была старая тоска по мужу. Когда к обеду вернулись мальчики, она еще далеко не справилась с собой и опять послала Карла с малышем на улицу: пусть идут, куда хотят. И борьба возобновилась, она старалась стряхнуть с себя назойливое чувство; внезапно решившись, она надела шляпу и взялась за креп, но ладонь соскользнула с дверной ручки, она опять стояла у плиты, она приводила себе сызнова все доказательства своей правоты, но смятение не унималось, ясность не приходила. Точно схваченная спрутом, притаившимся в углублении морской скалы и оттуда простиравшим свою белую и скользкую узловатую руку, она терзалась в плену неясных чувств и не могла стряхнуть их с себя. Лишь одно она уловила в хаосе внутренней борьбы — мужа своего она ненавидела. Но это было прошлое. Она была одна.

День, одиноко проведенный в двух комнатушках, прошел тяжко. Истерзанная, она плакала, уткнувшись в подушки на постели малыша, шепча среди рыданий: до чего же она покинута всеми! Лучше бы ей умереть вместе с мужем, о детях кто-нибудь уж позаботился бы, а теперь она одна, заброшенная, в большом городе, ей только что перевалило за сорок, а что ее жизнь? Ни любви, ни радости с этим чужим человеком она не видала. И ее старый дар — сонливость в тяжелую минуту — не изменил ей и на этот раз. Сидя в полумраке, пригнувшись к коленям — надо было пойти за Эрихом, который был у тетки — она заснула, и сон привел ее к чему-то черному, животу, косматому: нето человек, нето зверь, существо, похожее на гориллу, надвинулось на нее, обхватило ее. Это было ужасно, жутко — до предела, которого не переступить; в диком, неистовом сладострастии оно овладело ею. Вся в поту очнулась она в темной комнате на стуле. Она почувствовала себя ободренной и успокоенной. Ей пришлось встать — в дверь стучали, это привели Эриха, за ним стоял Карл.

На следующее утро, помогая матери на кухне, Карл ничего не знал о том, что этой ночью было принято решение, которое окажет влияние на всю его жизнь. И когда он позже, гораздо позже боролся с силами, названия которым он не знал, он не вспомнил этой тихой ночи, ничем не отличавшейся от других ночей. В эту ночь, в то время, когда он спал, ему вынесен был приговор, зажавший в тиски всю его дальнейшую жизнь. Рядом с его комнатой была кухня. Но невидимые своды ее поднимались выше сводов собора. И в эту ночь под этими сводами решил судьбу Карла и тем самым судьбу всех людей, вступивших в его жизненный круг, бессонный, алчущий человек. Приговор был окончательный, обжалованию не подлежал. С этой минуты человек, старше, сильнее и опытнее Карла и его брата, будет носить с собой этот приговор, как меч, и Карлу ничего не останется, как подчиниться. Ибо человек этот — его мать.

Она перестала прислушиваться к нашептываниям отчаяния. Она переплыла через ледяные воды безнадежности. С этим покончено. Долгие часы лежала она в темноте, не смыкая глаз, пока рассвет не обрисовал очертания плиты, всю скудную обстановку кухни. Женщина хотела жить. Еще были возможности. Она шла вчера рядом с Карлом. Его-то она и привяжет к себе навеки. Тот — умерший — плохо рассчитал. У меня есть еще близкий человек, и я удержу его около себя. Я говорю это — и так оно будет. Ночь полна была видений мести. Спокойная и сильная, сидела женщина и вершила суд. Ее жизнь начиналась снова — ее нелегкая жизнь.

А в комнате проснулись поутру Карл и Эрих, и Карл, веселый юноша, свежий, как роса, с удовольствием смотрел, как мать умывает и нянчит бледного хрупкого брата.