Александру Ивасюк - Половодье

Матус чуть не заревел от злости, что упустил врага. Неважно, что враг умер, уничтожен. Он улизнул от него, Матуса! Никогда он не сможет прямо взглянуть ему в глаза, увидеть, как тот уступает его воле. Он уселся за стол, с ненавистью глядя на повесившегося. Его руки безотчетно перебирали кучки золота, но Матус этого не замечал.

Молодой лейтенант оглядел библиотеку, где были собраны редкие издания, и ему на ум пришла строка: «Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие…» Но люди, глядящие с этих портретов, не были мудрыми.

— Пошли, господин комиссар, — сказал лейтенант. — Здесь невыносимо. Какая ужасная сцена — мертвец между портретами, наследник тех, для кого жадность была превыше всего. Пошли, нужно позвать прокурора. Зафиксировать факт смерти и принять все это! — Он указал на золото.

Матус встал, сунул пистолет в карман, и они вышли.

Прокурор Маня констатировал самоубийство Лумея Иона, по прозвищу Карлик, человека без определенных занятий, обвиняемого в организованных убийствах и покончившего с собой накануне ареста. Затем произвел опись ценностей и лично продиктовал судебному исполнителю инвентарный список. Он тоже был совершенно равнодушен к золоту.

— И ты действительно думаешь, что все будет хорошо? — спросила Пауля Хермина Грёдль в то прекрасное зимнее утро, когда они, всласть выспавшись, с легкой поклажей вышли на пустые улицы города, направляясь к дому старой госпожи Дунки, который все еще считался домом Пауля. Она задала этот вопрос, охваченная каким-то страхом, как перед путешествием в неведомые страны. Спросила скорей для того, чтобы приободриться, еще и еще раз услышать то, что желала знать.

— Конечно. Все будет удивительно хорошо, — ответил Пауль Дунка спокойно, уверенно и нежно. «Мог бы я умереть за нее?» — подумал он, вспомнив свой вчерашний вопрос. И сам себе вслух ответил: — Ради тебя я готов не только умереть, я готов жить!

— А я очень злая, — пошутила Хермина. — Ты бы рад умереть, но я тебя накажу, и ты будешь жить со мной, для меня. Только для меня. — И засмеялась.

День был прекрасный, и они шли по улицам, сверкающим бликами лучей высокого солнца. Пауль Дунка отлично чувствовал себя, словно освободился от тяжелой ноши. «Как мало нам надо! — подумал он вскользь. — И как легко все забывается!» Прошлой ночью эта женщина рассказала ему ужасную историю, твердила, что ненавидит его, а сейчас улыбается, радуясь солнцу, шагает рядом с ним, словно заново родилась, и все благодаря нескольким нежным словам — они сотворили то, чего не могла достичь его напористая страсть.

Так они дошли до ворот дома Дунки и вошли в комнату, где, как обычно, в кресле сидела старая госпожа, одетая во все черное, и медленно перебирала в руках четки. Ее лицо было изжелта-белым, как пергамент, а глаза — пустые. В то утро к ней не приходили воспоминания. После долгих лет она вновь жила настоящим, полным треволнений и скорби, — она была уверена, что больше не увидит сына. «Зачем я дожила до этого часа? Почему не умерла давно? Теперь неведомо когда и как…» Она не сомневалась, что умрет совсем иначе, чем умерла бы тогда, когда условности привычного уклада защищали ее от жизни, мешали ей видеть дурное, о котором она лишь догадывалась в короткие минуты неожиданных бед, обычно скрытых повседневностью.

У нее перехватило дыхание, когда Пауль и Хермина, нежно держась за руки, появились на пороге. Этого она никак не ожидала, настолько не ожидала, что подумала: «Вот еще какое испытание я должна пройти. Я схожу с ума, и желанное представляется мне явью!»

— Мама, — сказал Пауль, — это Хермина, ты ее полюбишь, как родную дочь. Что бы со мной ни случилось.

Хермина вспомнила свои прежние, давно забытые привычки и сделала глубокий реверанс перед этой очень старой женщиной, так, как ее учила гувернантка, мисс Мелинг, строго соблюдавшая этикет времен королевы Виктории — по ее мнению, образец хорошего тона. Она лишилась своей иронической уверенности — единственной до этого утра опоры, когда больше не на что было опереться на свете. Она вновь оказалась в окружении того внешнего мира, условий которого надо было придерживаться не только для того, чтобы выжить.

«Случилось чудо! Случилось чудо!» — кричало все в душе старой госпожи Дунки, и она обняла это чудесное существо, возвратившее ей сына, спасшее его от гибели.