Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

Но даже когда я по — стариковски ковылял по узким, обрамленным деревьями тропкам, у меня возникало ложное ощущение скорости, — будто это туннель, и я скольжу по нему вниз; мелькают ветки, на лице сотней тончайших финишных ленточек оседает порванная паутина, а я упорно несусь вперед, чувствуя себя бессмертным.

После нескольких дней таких пробежек я заметил перемены: мое тело вознаграждало меня новыми впрысками эндорфинов, головокружительными приступами радости. Хотя порой я уставал до крайности, сильно донимали стертые ноги, но я бежал и улыбался, улыбался потому, что чувствовал: мой ум, тело и даже душа пришли к согласию. Мои органы больше не ощущали себя травмированными и недееспособными, они уже не тянули меня ко дну, а работали слаженно. Окружающие условия вполне соответствовали моему наследственному коду — впервые за долгое время они заключили между собой безмолвный договор, а это означало, что я готов действовать.

Как — то утром я бодро трусил по слою опавших сосновых игл, и вдруг в сознании всплыло последнее, особенное воспоминание — оно не приоткрыло никакой завесы, в нем не было ничего приятного, наоборот, меня словно ткнули в глаз. Я остановился и оперся на колени, чтобы отдышаться. Разобрать, что мне привиделось, было трудно: какой — то неясный, расплывающийся образ — дверь или, может, дверца сейфа, толстая, как крышка люка на подводной лодке; она медленно приоткрылась, затем пугающе резко распахнулась, и за нею проступил нечеткий, подернутый дымкой пейзаж, Я не успел ничего толком разглядеть — яркий свет и пламя сожгли видение, точно целлулоидную пленку, оставив лишь покореженную черноту.

После пробежки я принял душ, смыв с себя эндорфины радости и оставив лишь таившийся под ними невроз,

Возможно, мое тело ставит на мне крест, думал я, и это тягостное видение — предвестие скорой смерти?

Неужто тело предупреждает меня, что я вот — вот умру? Едва я уловил бодрящий запах надежды, как тело решило покончить счеты с жизнью. Везет же мне — как утопленнику.

Интересно, те образы — это последние воспоминания, выползшие из глубин моего существа? Все остальные уже повылезли, а эти напоследок выдавил из себя мой изнуренный, обессилевший мозг; так из давленого — передавленого тюбика можно выжать лишь ничтожную закорючку зубной пасты.

Но что же я все — таки вспомнил?

На следующий день я снова вышел на пробежку, вокруг опять было серо, тихо, безлюдно, мир целиком принадлежал мне, только несколько дружелюбных воробьев и пугливых белок составили мне компанию. Однако едва я развил приличную, но не изнуряющую скорость, и разогретое тело стало физически наслаждаться бегом, — передо мной опять возникло то же самое видение.

Запыхавшись, я остановился, оперся на колени и начал вполголоса молиться, но обращался не к Богу, не к чему — то потустороннему, а к собственным органам. Я молил свое тело, взывал, заклинал, просил не сдаваться, потерпеть еще немножко, ведь заветная цель уже близка, мои легкие и кровь полны надежды и свободы. «Нет — нет, не сейчас, — бормотал я, — не сейчас! О мозг, прости за то, что я пичкал тебя сплошным сумбуром, простите меня, мочевой пузырь и кишки, за вонючую мочу и дерьмо, которые по моей милости вам приходилось испражнять; и вы, легкие, простите меня за осторожное, неглубокое дыхание; прости, сердце, что тебе приходилось терпеть последствия непрерывного страха и потоков нездоровой пищи; прошу прощения у моей давно утраченной селезенки — я толком так и не понял, что ты делала в моем организме, но все равно — прости! Мне недостает твоей благожелательной молчаливой покорности».

Я не хотел больше никаких воспоминаний. Не хотел больше ничего про себя вспоминать. (Я уже много чего про себя вспомнил, все до конца вспоминать не хотелось.) Но го видение упорно не желало исчезать: вот опять открывается массивная дверь, давление исчезает, будто меня выпустили из тесных объятий, но на этот раз передо мной ангел с изумительной улыбкой и накрахмаленными крыльями; может, то не крылья, а просто воротник? — а вокруг улыбающиеся люди указывают мне на дверь, я выйду, упаду и разобьюсь насмерть… Я молился, просил, чтобы мне дано было пережить этот сердечный приступ, или тромб, или что там на самом деле… Но страшный миг все длился, и до меня дошел его смысл.

Вот я; Сандра держит меня за руку, а стюардесса с улыбкой указывает мне на выход из самолета в теплое блаженство тропического рая.

Это не прошлое и не сбой в работе какого — то органа. Я встал, выпрямился и поднял голову: сквозь плотный полог листвы тысячами сверкающих пальцев пробивалось утреннее солнце. И я все понял. Мой ум, столько времени занятый исключительно безрадостными воспоминаниями, неожиданно остановился, развернулся на 180 градусов и сосредоточился на том, о чем много месяцев не смел и думать, — о светлом будущем.