Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

И вот идём мы по дороге к своему лагерю, абсолютно вымотанные, выжатые, покусаные и вообще никакие. Хотя на душе – хорошее такое ощущение, что работа сделана, заодно побывали на вершине если не мира, то хотя бы местного значения. И я увидел жидко растекающуюся вонючую кучу только тогда, когда уже занёс на нёё ногу. Когда идёшь долго, да согнувшись под грузом, то смотришь, естественно, только под ноги. Мозг, весь день интенсивно работавший над разными проблемами типа: «взять правильный азимут по компасу, отсчитать пятьдесят метров до следующей точки замера, записать номер образца, опять азимут, опять пятьдесят метров, отсчитывая шаги – один, два, три… тридцать пять… блин, упал!, сколько же было метров?, – тут базальт, тут мрамор – капнул солянкой-зашипело – кварц бы не шипел, а тут даже что-то вроде коматиитов вылезло, на амфиболит не походит, надо взять силикатный анализ» – и всё в этом же духе… После этого мозг честно отдыхает. Вечереет, комары уходят спать, жара постепенно спадает, работа сделана, студент – и тот уцелел. Поэтому когда я налетел на кучу медвежьего дерьма, то сначала подумал, что мы уже почти пришли в лагерь, и Иваныч, гад, нам заминировал пути подхода. Я остановился, поднял голову и сдвинул свою чёрную кожаную шляпу на затылок. Справа впритык к дороге начиналась гора. Другими словами, дорога была вырезана в пологом борту этой горки. А слева, метрах в двадцати, в ложбинке текла Бобровка. К речке, взлягивая, во все лопатки драпали два небольших, с овчарку, медвежонка, а их мама стояла передо мной метрах в десяти, и смотрела то на меня, то на детей. Она стояла на четырёх костях левым боком ко мне, на обочине. Я остановился. Мозг то ли продолжал отдыхать, то ли вообще умер, но про карабин я вспомнил только тогда, когда из-за поворота появился отставший студент и громко сообщил:

– Во бля! Медведь!

Медведица в тот же момент рванула за своими чадами. Расстояние до речки она преодолела прыжков за пять – это максимум! Ровно столько же времени я снимал с шеи карабин. Тормознувшим у воды медвежатам добрая мама дала такого поджопника, что половину речки они пролетели, не замочив лап. Студент подошёл ко мне, и мы ещё несколько минут наблюдали, как рыжая троица бежала вверх по длинному противоположному склону, покрытому молодым осинником. Мать время от времени останавливалась, вставала на задние лапы, поворачивалась и смотрела на нас. Потом вновь догоняла медвежат, давала под зад отстающему, и вновь оглядывалась. Вскоре они перевалили через бугор и скрылись. Мы переглянулись.

– Медведь! – восхищённо произнёс студент. – Настоящий! Я живого медведя один раз только в цирке видел в первом классе!

Лицо у него в этот момент было здорово похоже на Савелия Крамарова, когда тот говорит свою сакраментальную фразу про покойников вдоль дороге и тишину.

– Нда! – умно заметил я.

Мозг заработал, но не на полную мощность. Так, одна какая-то вторичная программа включилась. В Кузнецком Алатау медведей много. Это был четвёртый медведь, которого я встречал в этих краях за два года: одного видели из машины, трёх – в тайге. Но чтобы вот так, нос к носу…

– Как они напугались-то тебя! Всю дорогу засрали! – бесстрашный студент перешагивал через кучи и считал: – …Три, четыре, …о, это явно мамкино… пять, шесть.

– Следующий раз побреюсь и надену галстук! – пообещал я, и мы пошли в лагерь, до которого ещё оставалось километра полтора.

Шёл я как-то раз по берегу такой реки, что и название вымолвить страшно – не то, что берегом ходить. Река называлась Янгито, и впадала она в реку Виви, которая, выпадая из одноимённого озера, в свою очередь впадала в Нижнюю Тунгуску, которой уже и впадать-то было некуда, кроме как в Енисей. Шли мы маршрутом с геофизиком Женей Филипповым. Каждый занимался своим делом. Женя каждые двести пятьдесят метров устанавливал небольшую треногу, ставил на неё приборчик и нажимал на нём кнопочку. Приборчик нервно взвизгивал, на экране тускло высвечивалась какая-то бессмысленная цифра, и Женя, с умным видом отмахиваясь от миллиона комаров, записывал эту цифру в свою пикетажку. Я шёл чуть дальше от уреза воды параллельно Жене и, отмахиваясь с умным видом от второго миллиона кровососов, брал образцы, записывал и даже в меру таланта зарисовывал коренные породы, стометровой стеной нависавшие над головами вдоль реки сколько хватало глаз: речка шириной полсотни метров прорыла себе каньон в сибирских траппах не хуже знаменитой Колорадо. Ничего необычного не предвиделось. Породы были однообразные: древняя лава толщиной несколько километров. Туфы, лапилли и прочая бесполезная для строительства коммунизма порода. Цифры в жениной пикетажке и мои образцы и зарисовки различались друг от дружки так же сильно, как пятая серия мексиканского сериала от пятьдесят пятой. И главное – тут не было людей. Людей в Красноярском Крае, на минуточку, проживает меньше, чем в Ленинграде. Очень маленькая часть из этих чудаков обитает в бассейне Нижней Тунгуски. Но далеко не каждый житель даже Туруханска или Туры не то что был – слышал про речку Янгито.