Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

Живой студент пил чай.

– Чё, – говорю, – с первого раза не умер – решил повторить?

– Быстро ты! – отвечает он радостно. – Жрать охота! Я некрепкий заварил, со смородиной. Вон тут её полно растёт. И тебе кружечку оставил со дна пожиже.

– Ну, коли уже жрать охота – не помрёшь.

– Не, не помру! – говорит. – Только селезёнка ещё малость ёкает.

Попили ещё чаю, пожевали сухарей, и тронулись домой. Радиометр я перевесил на себя, так что бедолага тащил только свой рюкзак с примерно пудом образцов – то есть практически ничего. Студент сильно переживал, что так облажался, меня подвёл и на вершине не побывал.

– У нас на Урале, – орал он мне в спину, отплёвываясь от мошки, – горы тоже есть. Я со спелеологами много где был. Только народу там везде – прорва, загадили всё. А тут – не ступала нога человека, куда ни плюнь. Дичь полная. Обожаю Кемеровскую область!

Хороший он был парень, студент. Только гербарий собирал как школяр какой, и жрать хотел постоянно. Что с вечера на завтра ни сваришь – всё тут же сожрёт, а потом уже на это самое завтра ещё чего-нибудь сам сготовит. Мы потом с ним много лет переписывались. Он закончил геологоразведочный факультет своего техникума, и остался работать на руднике где-то в районе Старого Оскола.

Под гору с приличным грузом по джунглям идти – удовольствие ещё большее, чем в гору. Ведь в высокой траве замаскированы упавшие деревья! И их бывает или просто много, или так много, что приходится полностью менять ранее выбранный маршрут. Ведь тайга регулярно горит! Раз в сто, двести или пятьсот лет, но старый хвойный лес обязательно сгорает. Когда в такой горельник попадаешь лет через пять после пожара – взору открывается апокалиптическая картина: стоит мёртвый голый пустой лес. Телеграфные столбы на многие километры! Ведь огромные сосны и лиственницы, прежде чем упасть, стоят много лет, высыхая на корню до каменного состояния. И только когда их огромные корни окончательно отгнивают, эти гиганты начинают падать. Как правило, во время сильного ветра падает какая-нибудь высоченная махина на окраине леса, увлекая за собой несколько более мелких стволов. Остальным уже защиты нет – и падают следующие. За два-три осенних ветреных дождливо-снежных месяца целый лес может повалиться, образуя совершенно непроходимую баррикаду. Поэтому правилами категорически запрещено ходить по такому лесу в ветреную погоду. Если тут случится снова пожар – весь этот дровяной склад, все эти сухие смолёвые супердрова, выгорают без остатка, выжигая под собой землю до камней. Через год на этом месте появится мох, брусника, прилетят рябчики и глухари. Ещё через пару лет полезет дурная осина, за ней – берёза. А уж лет через тридцать вновь появятся хвойные, которые задавят осину, берёзу, бруснику, но принесут с собой грибы и орех. И всё повторится заново. И ходить по такому чистому лесу – одно удовольствие. Но горят упавшие деревья редко. Чаще они намокают, покрываются мхом, зарастают травой, преют и гниют веками. И не дай бог, если вдруг твой маршрут проходит по такому месту! Закатное солнце светит прямо в глаза. Мошкара, одуревшая от запаха пота и несметного количества невыпитой крови, лезет в нос и кусает за всё что можно. Рюкзак даёт пинка при каждом шаге. И ты идёшь в траве как по воде, не видя дна, и только надеясь, что не споткнёшься о затаившуюся корягу. Половину пней и валёжин разглядеть ещё можно. Но только половину.

При спуске с Обходной коряги перебежали мне дорогу пять раз. Когда в пятый раз я навернулся через пень, упал мордой в кусты и получил рюкзаком меж лопаток, студент не выдержал моих матов и страданий, и сказал, что он уже достаточно здоров и может идти первым. Это было малость не по инструкции, но мои моральные силы были близки к нулю. Я уже ничего не видел и плохо соображал. Счастье, что в той траве, в которую я регулярно нырял рыбкой, ни разу не оказалось торчащего вверх сучка! Студент пошёл первым, через пять минут резко пропал с экрана, и снизу из дебрей донёсся его недовольный голос:

– И правда! Ни черта не видно! А я думаю: чё ты постоянно падаешь?

Идти вторым номером по тоннелю, пробитому студентом, было куда приятнее. До речки оставалось уже совсем недалеко, спуск стал не таким крутым, и я снова пошёл первым, благо, по количеству падений студент меня догнал и перегнал за каких-то минут сорок. И – вот он, миг блаженный! Мы выпали из чащобы на старую лесовозную дорогу, идущую мимо Бобровки. Да здравствуют советские лесовозы! Дорога эта была старая, давно не использовалась и порядком заросла ивняком и осиной, но для тех, кто лазил по старому горельнику, любая тропа покажется автобаном. Причём не только для людей.