Крачунов поднимается, вытирая спиной стену, и тоже шепчет:
— Это вы?
Удивленный тем, что его шепот прозвучал как-то виновато, он осторожно поворачивает ключ, свет прихожей резко и больно ударяет ему в глаза. Странно, ведь и там царит сумрак! Или, может, в его чулане настолько темно, что даже приглушенный свет подействовал на него, как ослепительная вспышка.
— Вы спите?
Он неопределенно хмыкает, все еще находясь под впечатлением кошмарных видений.
В ее руках завернутый в салфетку судок, хлеб и графин с водой. Не дождавшись ответа, она задает ему другой вопрос:
— Есть хотите?
Крачунов мучительно глотает слюну и испытывает неловкость оттого, что выдал свое состояние. Аптекарша размещает еду на матраце и стоит, склонившись над ней, глядя на него в упор.
— Я должна попробовать?
Крачунов морщится, все еще сонный и вялый.
— Что попробовать?
— Пищу…
— Я не боюсь, — самоуверенно отвечает он. Потом нетерпеливо машет рукой. — Я и мертвый не оставлю вас в покое.
Она отходит к двери и смиренно спрашивает:
— Значит, его фамилия Найденов?
— По прозвищу Фокер…
— А если он не поверит, что я пришла от вас?
Тут его охватывает радость: теперь он может быть уверен, что ни отравлять, ни выдавать его здесь не станут!
— Поверит, я вам сообщу пароль. Вы им воспользуетесь лишь в крайнем случае… Сейчас идете?
— К обеду попробую выскользнуть…
Крачунов делает необходимые уточнения: если не сегодня, то самое позднее завтра вечером Фокер должен ждать его между семью и восемью часами, то есть когда совсем стемнеет, возле турецкого кладбища; машина должна быть в полной исправности, с таким запасом бензина, чтобы можно было без остановок доехать до южной границы; никаких подробностей Фокеру сообщать не следует — в какой город поедем и с какой целью, — об этом он узнает в пути; не надо ему знать и того, где Крачунов скрывается, — просто зашел в аптеку, передал распоряжение и исчез; пускай захватит какую-нибудь одежду, чтобы можно было переодеться, и наличных денег, в том числе валюту в английских фунтах; и никто ни под каким видом не должен его сопровождать.
— Какой пароль?
Крачунов кивает — верно, Найденов так просто доверяться не станет.
— Вы к нему обратитесь по его агентурной кличке, — решительно предлагает он. — Имейте в виду, что эту кличку дал ему я и она только мне одному известна. Когда он мне звонил, то не называл своей фамилии…
— Значит, он тоже…
Аптекарша замолкает, но Крачунов угадывает ее мысль.
— Да, Фокер работал на меня. И на себя, конечно! У меня были тысячи возможностей вознаградить его самым щедрым образом… Стрелец — вот его кличка!
— Стрелец, — повторяет аптекарша, вслушиваясь в собственный голос.
— Стрелец.
— После того как вы уедете… как будто ничего и не было, не так ли?
Крачунов прищуривается.
— Все будете свободны! Все!
Аптекарша шмыгает в коридор, и Крачунов поворачивает ключ. Затем он жадно набрасывается на еду: развернув салфетку, дрожащими пальцами отламывает кусок хлеба. От вкусного запаха он совершенно дуреет, судок соскальзывает с матраца и падает на пол, обжигая ступни чем-то горячим и жирным. А вдруг его в самом деле хотят отравить?..
К шлагбауму приближаются трое солдат, лица у них хмурые, неприветливые — солдаты явно недоспали.
— В чем дело? — спрашивает один из них, похожий на раскормленного кролика.
Николай строго смотрит в его зеленоватые глаза.
— Меня прислали к командиру полка.
— Кто?
— Областной комитет Отечественного фронта.
Солдаты переглядываются, вертятся вокруг Николая, словно нанимают работника. Мало-помалу их лица светлеют.
— От Отечественного фронта, значит, — скороговоркой произносит толстяк. — А кто там в твоем Отечественном фронте?
— Представители народа.
Солдат шевелит соломенными бровями, его голос становится мягче:
— Какого народа?
— Бедного… А вы что, радио не слушаете? — переходит в наступление Николай. — Вся Болгария поднялась!
Солдаты опять переглядываются, наконец самый низенький, у которого черная густая щетина отливает лиловым цветом, предлагает остальным:
— Давайте хотя бы господина поручика позовем.
— Мне велено поговорить с полковником Гроздановым.
— Без поручика все равно не обойтись!
Солдат поворачивается, уходит по выложенной камнем дорожке, следом за ним тащится другой. Остается лишь толстяк, который первым заговорил с Николаем. Он поднимает сжатый кулак и шепотом четко произносит:
Читать дальше