Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Поживей, поживей!.. — тревожно повторяет полковник, бледный как мел.

Уже за первым углом аптекарша замечает поразительные перемены: из широко распахнутых окон свисают знамена, главным образом трехцветные, но есть и красные; освобожденные от сургучных печатей радиоприемники гремят во всю мощь, портреты Гитлера, красовавшиеся в витринах, исчезли вместе с сосновыми ветками, обрамлявшими их. Пропал и «трюковый» портрет царя Бориса Объединителя из рекламного шкафа книжного магазина, возле него всегда толпились зеваки, вытягивая шеи и цокая языками от удивления. Да и было чему дивиться: этот портрет сделан был так, что, глядя на него слева, видели Хана Испериха, а справа — Симеона Великого. Однако самая существенная перемена — в людях, они возбуждены, суетливы, но настроены празднично. Молодежь выкрикивает лозунги, вскидывая сжатые кулаки.

Аптекарша идет по Николаевской улице к центру. Она, как и все, возбуждена, взволнованна, на мгновение в ее душу врывается радость, но щемящая боль не утихает в ее сознании, изводит, словно жгучая рана. Каким счастливым был бы этот день, каким светлым праздником, размышляет она, если бы его не омрачало это страшное открытие, если бы там, в комнате для прислуги, не ждал своего спасения самый злобный полицейский служака!

Мало-помалу взгляд ее замечает и другое: витрины богатых магазинов плотно зашторены, а двери на замке; глаза иных прохожих тревожны или смотрят с ненавистью. На одном балконе, шевеля губами, широкими взмахами крестится величественный старец, однако нетрудно догадаться, на чьи головы призывает он проклятия. С другого балкона, особенно богато отделанного, слышится мягкий женский голос:

— Госпожа Манчева! Госпожа Манчева!

Аптекарша останавливается, пытаясь по голосу узнать, кто ее зовет.

— Поздравляю, госпожа Манчева, поздравляю с возвращением дочери! Все теперь на свободе, и мой к вечеру должен вернуться, получила весточку…

— Благодарю, благодарю, — сухо отвечает аптекарша.

Она идет дальше, пожимая плечами, словно ей зябко от чужой радости и от этих поздравлений. Только теперь ей уже не укрыться от всеобщего внимания — многие узнают ее и приветливо кивают, а рослый детина, принимавший участие в митинге возле читальни Ангела Кынчева, говорит восторженно:

— Товарищи, это же мать Елены, которую судили вместе с другими студентами!..

Он протягивает ей свою лапищу.

— Примите поздравления!

Аптекарша пожимает ее — потную, мясистую.

Только возле почты она соображает наконец, куда ее так властно влечет — к Областному управлению!

На широкой лестнице, перед огромным зданием — прямо-таки вавилонское столпотворение: кто-то спешит наверх, кто-то бегом спускается вниз, все заняты какими-то срочными делами, все торопятся как на пожар. И лишь по сияющим лицам можно догадаться, что ничего трагического не случилось и что даже маски озабоченности таят неудержимое ликование.

Аптекарша поднимается на три ступени и останавливается перед здоровенным часовым в накинутой на плечи солдатской шинели без погон.

— Вы куда? — спрашивает он сурово.

От него разит чесноком, лысая голова блестит, как очищенное от скорлупы яйцо, а небольшие глаза светятся добродушием.

— Дочь разыскиваю, — отвечает она.

— Из арестованных?

— Политзаключенная.

— Ага, наша, значит. Это не Гицка ли?

— Елена, Елена Манчева.

Часовой морщит лоб, задумывается на секунду и указывает автоматом за спину.

— Ступай к Кузману, он тебе подскажет.

В приемной полным-полно народу, люди столпились возле трупа, прикрытого газетами, видны лишь старые прохудившиеся башмаки. Возле мертвого сидит молодой цыган в оранжевой рубашке, он смотрит на окружающих дерзко, неприязненно и вызывающе цедит сквозь зубы:

— Пускай не лезет… Зачем лез к ней? У меня молодая жена. Тысячу раз говорил ему: «Не трожь, будь человеком!..»

— Ведь он твой брат! — говорит кто-то с упреком.

Цыган недоуменно хлопает глазами:

— Ну и что, что брат? Пускай не лезет к молодке, вот и все. Не лезь, иначе получишь по зубам…

— Ты же его убил!

— И еще раз могу убить. Человеку честь дорога!..

Глаза его злобно сверкают — видно, он еще не до конца осознал, что совершил, и не прекращает ожесточенного спора с покойником.

Протиснувшись сквозь толпу, аптекарша заглядывает то в одну комнату, то в другую. И наконец-то видит свою дочь. Елена стоит на мраморной площадке, что ведет ко второму этажу, и слушает разглагольствования какого-то коротыша с благообразной физиономией.