Александр Уваров - Казино для святых [СИ]

…рассказать… нет, объяснить…

Да, объяснить, почему же он тогда, во время последнего их разговора не сдержался, почему оскорбил её, почему…

Да какое дело? Она должна понять… Почему, почему он так думает?

Что она должна понять?

И какое ему дело до её мыслей?

Попросить прощения… Но ведь будет ещё время!

Он успеет ей объяснить. У него будет время. Силы вернуться. Он… прежний…

Чёртова темнота перед глазами! Мысли… невозможно их собрать, сязать в узел, удержать, держать руками, руками…

Она… Она уходит?

«Поздравляю!»

«…мы хотели…»

О чём они говорят? Поздравляет…

Голоса стихли. Тишина.

— Лариса, — позвал Николай.

Никто не откликнулся. Не ответил.

Он попытался приподняться, упираясь ладонями в края постели, но резкая боль в груди и удушье свалили его.

«Ослаб я, ослаб…»

Он медленно, осторожно вытянул руку. И нажал на кнопку вызова дежурной медсестры.

Ему казалось, что ждал он долго, очень долго (видно, болезнь лишила его и чувства времени), хотя медсестра появилась в палате минуты через две.

— Там посетительница, ко мне, — прошептал Николай.

Медсестра удивлённо посмотрела на него.

— Там, за дверью, — пояснил Николай. — Её Лариса зовут… пригласите, пожалуйста…

Медсестра выглянула за дверь.

— Никого там нет, — сказала она. — В коридоре никого.

— Я голос слышал…

Николай откашлялся, взял лежавшую у подушки салфету и вытер рот, стирая склеивающую губы слюну.

— Голос… Она там…

— Никого там нет, — повторила медсестра. — Я могу в приёмной узнать, или у дежурного врача… Но в коридоре — никого.

Николай ничего не ответил ей. Он закрыл глаза.

— Вам что-то нужно? Могу принести зелёный чай, морс. Через час у вас приём таблеток и ещё…

Гул в ушах.

Николай не слушал её.

Он думал о Ларисе. И о том, что надо теперь как-то продержаться, как-то выкрутиться. Чтобы увидеть её.

«Я не такой плохой, Лариса… Ты всё не так, совсем не так поняла… Неправильно…»

Время остановилось, остановились стрелки на часах, замерли, застыли цифры на дисплее электронного будильника.

Когда придёт время сна?

Не придёт. Сны закончились. Осталась только ночь.

Темнота, тёмный дёготь ночи, тёмный воздух, густой воздух, сгустившийся донельзя, до духоты, до удушья.

Датчики подключены: к запястью, к груди, к голове.

Дыхание измерено. Отмерено.

Николай повернул голову.

«Я здесь один. Один…»

Он помнит, что сказала ему Лена. У него осталась память. Кровь бьётся в висках.

«Ты поправишься, мы снова будем вместе… Будет совсем другая, новая, счастливая жизнь. Ты успокоишься…»

Губы кривятся в усмешке.

«Я и сейчас спокоен».

Память — всё, что у него осталось. Только сейчас, наедине с самим собой, он не пытается воскресить картины прошлой (и будто прошедшей уже) жизни, не просит земную любовь смилостивится, прийти к нему на помощь и удержать его здесь, в этом мире.

Не просит друзей остаться с ним, не просит друзей — вернуться из памяти, прийти к нему, быть с ним здесь, сейчас, быть с ним рядом, не отпускать.

Одиночество стало лёгким.

Воздух сладок, и весёлые искры летят по воздуху, и дальний ветер, ветер ночных лугов, ветер давно ушедшего дества — подхватывает его, несёт воздушной рекою, потоком несёт на дальний берег, где горит, потрескивая сырыми дровами и ольховыми ветками, разведённый у речного обрыва костёр, где сидят у огня, глядя на жёлтые, жаркие языки пламени мужики из родной, смоленской глуши: отец его, Роман Гаврилович, и дед его, Гавриил Павлович.

Колокольчики — будто дальнее стадо, по песчаному косогору.

Или с неба летят, летят колокольчики. Звенят, звенят на лету.

«Рано ты что-то», — сказал отец.

«Ничего, ничего, — бормочет дед и усмехается добродушно. — И так перетрудился, замучился… Вон куда забрался, в Москву! Это тебе, Ромка, не простым инженером в областном центре. Это посерьёзней будет. Чего к парню пристал? Рано, не рано… Как смог, так добрался. Дорога-то не близкой была…»

«В Москву, да по заграницам… — недовольно пробурчал отец. — Всё доказывал кому-то, что умнее всех. Бегал всё, как белка в колесе. Замотался, а я вот, бать, в результате — без внуков…»

«Ничего, — успокоил его дед. — Беспокойный ты, Ромка, и ругаться любишь без причины. Вот Коля в тебя и пошёл… Парень устал с дороги, а ты и не поздороваешься, и не обрадуешься, хоть и для виду, а давай сразу ругать его да жаловаться. Сам-то по пустякам не губил себя? Сына часто видел? Или тоже… Помнишь?»