Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

«Убил», — прошептал я.

«Ты один», — ответил мне кто-то.

Или мне показалось?

«Ты один. Ты счастлив? Зачем ты мучаешь нас? Ты придумал свою жизнь, но как же бедна и убога твоя фантазия! Почему ты не придумал себе другую жизнь? Почему ты не уничтожил одного себя?»

«Скучно, — ответил я. — Это мой план! Мой тихий Армагеддон! Моя змеиная смерть!»

«Прости, — ответил мне голос. — Я никогда, никогда ещё не говорил с тобой. Должно быть, это моя ошибка. Роковая ошибка. Я бы просил у тебя прощения, и ты бы простил меня. Но — поздно! Поздно теперь… Как ты думаешь, что будет после смерти?»

«Чьей?» — спросил я.

«Твоей».

«Моей? Ничего».

«Ты прав, — ответил мне голос. — Ты прав. Ты оставишь после себя пустоту. Пустоту, которая никогда и ничем не заполнится. Это и есть твоя вечность?»

«Да», — ответил я.

«Твоё тело — обитель самой смертоносной заразы в истории человечества. Заразы, которая прекратит саму эту историю. Твоё тело будет убивать даже после твоей смерти. Едва ли его сразу отыщут в проклятом твоём жилище. Едва ли его сразу догадаются кремировать. Едва ли к нему приблизятся в костюме высшей биологической защиты. Просто придут и положат на носилки… Оно будет убивать, убивать, убивать. Ты думаешь, это твоя власть? Твоё величие? Твоя заслуга? Ты — просто вместилище, обитель демонов. Как просто получить великую власть над жизнями других людей! Нужно просто расслабиться и впустить в себя дух силы, всесокрушающий дух власти».

«Люди, самые лучшие и чистые, молятся о ниспослании веры, — возразил я. — Молятся о ниспослании духа святого. Откуда им знать, чего хочет их божество? Быть может, святой дух — во мне. Быть может, их славный бог ставит точку, и я — кончик его пера. Кто знает…»

«Ты — добро?»

«Нет добра и зла, — ответил я. — Нет воздаяния, нет высшего суда. Есть просто Воля. Иов возроптал, а Всевышний ответил ему: «Излей ярость гнева твоего, посмотри на всё гордое, и смири его. Взгляни на всех высокомерных, и унизь их, и сокруши нечестивых на местах их. Зарой их всех в землю, и лица их покрой тьмой. Тогда и я признаю, что десница твоя может спасать тебя». Так сказал Господь, которому поклоняются иудеи и христиане. Мне нравятся его слова! В них — мудрость. Воля и сила! Нет любви, нет смирения, нет справедливости, нет спасения, нет милосердия! Всё это ложь, опасные иллюзии, мерзость! Любовь — мерзость перед Высшими. Мерзость! Разве спасла она хоть кого-нибудь? Разве она изменила к лучшему чью-нибудь жизнь? Разве продлила хоть на секунду чью-либо жизнь? Сила, абсолютное, всепроникающее, всесокрушающее насилие — вот единственная движущая сила Вселенной. Сама жизнь сотворена насилием, вырвавшим материю из вечного мрака и покоя, сообщившим ей энергию, давшим ей импульс к развитию. И если моя сила — высшая на земле, то не свидетельство ли это правильности моего выбора?»

«Я хочу спать, — ответил мне голос. — Я устал…»

— Что ты шепчешь? — обеспокоено спросил меня дядя Петя. — Игорь, племяш любезный, у тебя не жар ли начался? Лицо багровое прямо.

— Ничего, — ответил я. — Кровь прилила… Пётр…

— Слушаю, слушаю, — отозвался дядя Петя.

— Отец мой быстро умер? Ты… Мама говорила, ты и в больницу к нему ездил.

— Как считать, Игорь. Когда он умирать-то начал? Разве это знает кто-нибудь? Я — нет. Мы, честно говоря, не слишком-то плотно с ним общались. Не сказать, что дружили, не сказать. Мама твоя жаловалась…

Он крякнул и посмотрел искоса на могильную плиту.

— Он же детдомовский, отец твой.

— Я знаю.

— Да, вот… Игорь, ты ж сам всё видел. Жили они, мать и отец твой, неровно. У него характер — не сахар был. Скандалы были, и пил он одно время…

— Я помню.

— Да, — продолжал дядя Петя. — Ты с детства тихий был. Как сейчас помню: звонит мать-то твоя да в голос кричит. Приезжай, дескать, Петя, забери меня… Ну, приезжаю. А в доме… Мать моя! Бутылки на полу, крик, дым коромыслом!

— Какой дым? — спросил я.

— Это я так, — дядя Петя смущённо кашлянул и снова глянул на могилу. — Фигурально выражаюсь. Хотя, по-моему, было всё-таки накурено. Я тебя тогда, помнится, еле нашёл. Ты под диваном прятался. Помнишь?

— Нет, — ответил я.

Ложь! Помню, помню эту мелкую, сухую, мерзкую пыль, забившуюся мне в ноздри. Крики, звон тарелок, удары кулака по столу. Помню, помню всё!

— Вот так, — сказал дядя Петя. — Вот так оно всё и было. И не раз так было. А потом у него то ли рак нашли, то ли ещё что-то… В общем, не знаю точно. К нему в больницу мать твоя всё время ездила. Я-то только вместе с ней навещал. Один… Вроде, и не ездил один, хотя всего, конечно, не упомнишь. А она… Она помирилась с ним, мать-то твоя. Помирилась, как только болезнь у него нашли. В больнице… В общем, захожу в палату, а он там, где-то в уголочке лежал… И она рядом его постелью на стуле сидит, к нему наклонилась. Смотрю на них — прямо голубки, тихие такие, целуются… Я даже отвернулся, слёзы на глаза набежали. Да… Она его потом часто вспоминала. Жалела, что не так жизнь они вместе прожили. Не так, как хотели. И тебе, конечно, не то детство устроили… Да что говорить… Странная штука судьба, странная. Вот, вроде, хорошие люди. Добрые, умные. А вот портят себе жизнь, ломают её. А почему? И сами, наверное, объяснить не могут. И себе портят, и…