Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

И махнул рукой.

— А он… эта.

Дядя Миша сунул руку в карман штанов, достал красную сигаретную пачку. Постучал ей по тыльной стороне ладони.

— Не куришь? — строго спросил он.

— Нет, — честно ответил я.

— Правильно, — сказал дядя Миша и неожиданно быстрым и точным движением сунул в рот сигарету. — Это знаешь, дрянь какая? У, ёбтыть!

Дядя Миша зажмурил глаза.

— Знаю, — ответил я.

И с нарастающим беспокойством почувствовал, как первые холодные дождевые капли стали падать мне на голову и руки.

— Нам в школе говорили… — продолжал я.

Признаться, не знал, что ещё сказать. Мне нужно было найти отца и вернуться домой с ним. Чтобы мама перестала плакать… Тошнит от её слёз, от темноты!

Чтобы она включила, наконец, свет!

Дядя Миша знал, я был уверен в этом — знал, где найти отца. Я стоял и терпеливо ждал, несмотря на начинающийся дождь, который скоро должен был перерасти в ливень с грозой.

Дядя Миша закурил и важно взмахнул рукой в сторону школы.

— Там папанька твой. Не дошёл, блин…

Он снова коротко хихикнул.

— Упал, понимаешь, у забора. Я его нести было, да где там! Лежит, вот, да мычит. Тяжёлый он, папка твой, а у меня здоровье уже не то. Не то здоровье, чтобы людей на себе таскать. А хоть бы и хороший людей, да здоровье всё-таки не то…

Дядя Миша выдохнул едкий, кисловатый дым.

И с глубокомысленным видом добавил:

— Да, вот…

Я повернулся и побежал к школе.

Не хотелось терять времени. И, тем более, не хотелось его благодарить за подсказку.

Он был противен! Ещё противней пьяного отца.

Ну почему, почему я должен говорить с ним? Слушать его? Зачем мне это?

Дыхание стало сбиваться. Тяжелеть.

Я бежал, перепрыгивая через растущие лужи, через побежавшие по дороге ручьи. В темноте и наползающем тумане дорогу разобрать было трудно и несколько раз я всё-таки попадал в наполненные водой выбоины на асфальте.

Старые кеды пропитались водой, и отрывисто чавкали в такт бегу. Пятки скользили по мокрым стелькам, стирая в мозоли кожу, бежать становилось всё труднее.

На повороте к школе я едва не упар, потеряв равновесие.

«Хватит…»

Я перешёл на быстрый шаг.

Можно не спешить — и так уже весь промок. И отец теперь уже где-то рядом.

Я пошёл вдоль низкого школьного забора, вглядываясь в едва освещённый дальними фонарями полумрак.

И, шагов через двадцать, я увидел его. Моего отца.

У разросшихся, с прошлого года не стриженных школьным садовником кустов сирени, прямо на мокрой земле сидел, прислонившись спиной к забору, мой отец.

Он мычал что-то нечленораздельное, мотал поникшей на грудь головой, иногда взмахивал руками, будто пытаясь поймать что-то в воздухе.

Он не видел меня. И, наверное, не хотел видеть.

Я подошёл ближе.

— Папа!

Он не повернул головы. Ничего не ответил. Он продолжал мычать и бормотать что-то непонятное.

Я положил руку ему на плечо.

Он дёрнулся, едва не завалившись на бок, так что я едва успел его подхватить.

Только тогда он заметил меня.

Он поднял голову.

И я едва не отпрыгнул назад, испуганный его побелевшим, обескровленным лицом и коротко блеснувшими в мутном фонарном свете желтоватыми, в красных прожилках, глазами.

Потемневшие, припухшие веки задвигались. Его зрачки едва заметно задрожали.

— Сына… — прохрипел он.

— Пап, домой надо, — прошептал я осипшим голосом.

И чувствовал, что говорю что-то не то, не то, что надо. И делаю что-то не то. Понимал, что теперь не домой его надо вести, а…

— Может, врача вызвать? — спросил я. — Тут автомат недалеко, у гастронома. «Скорую» же бесплатно… Я позвоню?

Отец замотал головой.

— Не… Не, сына… Домой надо. Правда?

Он сделал попытку приподняться, но смог — и тяжело осел на землю.

Я подхватил его под локоть.

— Вставай, пап! Правильно, домой надо. Мама ждёт. Плакать уже начала. Давай, вставай! Собирайся!

«Почему — собирайся? — подумал я. — Что ему собирать?»

Сам не знаю, отчего в голову лезли именно такие мысли.

Но сосредоточиться и подумать о чём-нибудь более умном я не мог.

Дождь резко усилился, засверкали молнии.

В голубом их свете лицо отца показалось не просто белым, а мертвенно-бледным.

Я схватил его за руку. И резко потянул на себя.

Тело его, обычное худое и лёгкое, которое даже мне, маленькому и худому мальчишке, казалось не по-мужски тонкокостным и слабым, стало вдруг грузным, тяжёлым, неподъёмным, будто напитавшимся, расползим и разбухшим от дождевой воды.