Денис Драгунский - Богач и его актер

— Перед смертью она все-таки приехала ко мне, — рассказывал Ханс Якобсен Дирку фон Зандову. — И ни с того ни с сего заявила, что человек имеет право умереть дома. Ей было пятьдесят пять лет.

— Ты с ума сошла? — спросил Ханс. — С чего это ты взяла — умереть?

— Я так чувствую, — сказала Сигрид. — Еще в прошлое воскресенье я была такая молодая, я даже сошла с коляски и пешком, правда на костылях, но все ж таки доковыляла до пляжа и, ты не поверишь, намочила ноги в морской воде. Там так красиво. А потом я тоже пешком самостоятельно дошла до нашего домика, мы сыграли в карты с ребятами, и я посмотрела, как они играют в дартс, и даже сама пару раз кинула стрелы и, по-моему, попала. У меня было такое чудесное настроение, Ханс, я была такая молодая и веселая, а утром проснулась совсем старая и поэтому приехала к тебе.

— Я, само собой, стал утешать ее, — рассказывал Ханс Якобсен. — Сказал, что это всего лишь небольшая депрессия и что в наше время это решается либо таблеткой, либо беседой с хорошим доктором, а если подождать, оно и само пройдет. Я утешал ее, но сам не верил тому, что говорил, потому что видел, что она говорит правду. Жизнь совсем покинула ее.

Неведомым образом она как будто бы протрезвела умом. Уже не говорила ни про свободу, ни про ужасы нашего общества, которое заставляет человека жить в оковах, не ругала меня за то, что я всю жизнь ругал ее. Она просто вспоминала. Вспоминала наше детство в поместье, вспоминала гувернантку и эту странную глупость. Это ее слова — «странная глупость» — про то, что братик и сестричка станут потом женихом и невестой.

Сигрид вспоминала письма, которые писала мне. Спросила, сохранил ли я их. Вам, господин фон Зандов, наверное, будет смешно, но я их сохранил. Я показал ей эти письма — им было уже больше сорока лет. Да, ей было четырнадцать, когда она их писала, или тринадцать, я уже точно не помню, да, кажется тринадцать. Она читала эти письма вслух. Громко, весело и радостно смеялась. Был поздний вечер, суббота, она полулежала в своей огромной кровати, умытая сиделкой, с подстриженными и накрашенными ногтями, несчастная, весящая сто двадцать килограммов, а может, даже и больше, а потом вдруг велела мне погасить свет и попросила у меня любви.

— И что? — спросил через минутную паузу Дирк фон Зандов.

— Я дал ей любовь, — ответил Ханс Якобсен.

Он замолчал, глядя на Дирка.

— По-моему, это кошмар, — сказал Дирк.

— По-моему, это милосердие, — возразил Ханс. — Она сказала мне «спасибо». Вот так, искренне и чисто, как сестра брату. Заплакала и сказала, что мечтала родить мальчика и девочку и чтоб их звали как нас. Но чтобы они были счастливые. Она умерла через неделю от внезапной сердечно-легочной недостаточности. Ее детские письма я положил ей за ворот платья. На грудь. Так и похоронили.

Ханс не мигая смотрел на Дирка, но тот вдруг растерянно и даже несколько оскорбленно, едва ли не гневно воскликнул:

— Но зачем вы… Нет, конечно, вы имеете полное право жить так, как хотите, вы сильный и богатый человек, никто вам не указ, вот и живите как хотите, но зачем вы это рассказали мне? Мне-то зачем это знать?

Ханс Якобсен холодно усмехнулся, пальцем ткнул Дирка в плечо и сказал:

— Чтобы вы как следует меня сыграли.

Повернулся и ушел.

— Так зачем вся эта откровенность? — повторил свой вопрос Дирк фон Зандов, на этот раз адресуя его Россиньоли.

— Ну он же вам все объяснил, — сказал Россиньоли. — Для того, чтобы вы как следует играли. Вот и играйте. Как следует.

Он точно так же ткнул Дирка в плечо, повернулся и пошел к отелю. Пошел шагом неторопливым, но не допускающим, чтобы его догоняли.

Когда фильм получал премию на очередном фестивале, а это было уже в 1984 году, Дирк прочитал в газете, что Ханс Якобсен умер. Почему-то он был уверен, что его разыщут и позовут на похороны. Он вспомнил загадочную фразу Якобсена: «Вы будете вознаграждены». Фестиваль шел несколько дней, и Дирк все ждал телеграммы, но ждал напрасно. Тогда он спросил Россиньоли. Россиньоли ответил, что его тоже не приглашали.

— Да и поздно. Его уже похоронили.

— Как это — похоронили? — удивился Дирк. — Ведь сообщение о смерти было совсем недавно, буквально позавчера.

— Значит, вы что-то не совсем правильно поняли, — сказал Россиньоли. — Эти сообщения обычно надо понимать так: такой-то умер и уже похоронен. Да и почему, собственно, вас должны были приглашать на эти похороны?