Алекс Тарн - Рейна, королева судьбы

Уже под конец, занимая свое место в шеренге на краю рва, Аарон заметил кусочек пергамента, выпавший, как видно, из разбитой пулею коробочки тфилин. Он поднял обрывок, поднес к глазам и прочел вслух знакомые с детства слова:

«…когда спросит тебя в будущем сын твой, говоря: «Что это?», то скажи ему…»

На этом месте пергамент кончался, и Аарон стал судорожно припоминать столь внезапно и некстати забытое продолжение. Отчего-то ему казалось очень важным успеть закончить этот стих, и потому он, уперев глаза в небо, словно держась за него, переминался с ноги на ногу и, отчаянно шевеля губами, изо всех сил торопился успеть, успеть, успеть… – и не успел.

Оставшиеся в актовом зале не знали всего этого, да и не могли знать. Интеллигентный немецкий офицер больше не появлялся; наверно, сел в свой красивый опель и поехал дальше – учить румынских и украинских разгильдяев уму-разуму и правильной организации дела. Впрочем, немецкая наука, как видно, не пошла впрок: на третий день, после двух мучительных ночевок в душном переполненном зале, евреев снова отпустили по домам. Объявляя об этом со сцены, офицер в форме румынской жандармерии, похоже, сам удивлялся происходящему. Кто-то спросил из зала:

– Что же нам теперь делать?

Жандарм безразлично пожал плечами:

– Делайте, что хотите…

Эта простой ответ породил в людях целый ворох надежд и самых невероятных фантазий.

– Что хотите… Что хотите… – повторяли в толпе на выходе из школьных ворот. – Значит, можно будет открыть лавку?

– Конечно!

– А парикмахерскую?

– Вы же ясно слышали, что он сказал! Делайте, что хотите! Парикмахерская – это полезно. Не будут же они запрещать такую полезную вещь…

Энта Лазари тоже спешила домой, рассчитывая обсудить с мужем возможность возобновления семейного гостиничного бизнеса. Не застав дома Аарона, она рассердилась:

– Вот вечно он куда-нибудь денется! Именно тогда, когда особенно нужно!

– Мама, ну зачем ты так? – заступалась за отца Рейна. – Скорее всего, папа сейчас где-нибудь за Днестром…

– За Днестром! – возмущенно фыркала Энта. – Что ему делать за Днестром, когда вся семья в Хотине?

– Ему наверняка поручили какой-нибудь важный проект, – высказывала предположение дочь. – Он ведь дипломированный бухгалтер! Он там хорошо зарабатывает и откладывает деньги. Вот вернется, и сможем открыть гостиницу. Сейчас-то все равно не на что: белье разворовали и посуду тоже…

Фантазии фантазиями, но повседневного страха и в самом деле стало меньше; город-оборотень снова отдыхал, насытившись кровью и переваривая проглоченную добычу. Рачительные хозяйки раскладывали по буфетам и комодам награбленные тарелки и простыни, пересчитывали под крадеными абажурами соседское столовое серебро. Отныне это принадлежало им, но с одной оговоркой: к внезапно обретенному добру еще следовало привыкнуть, приучить к новым вещам руки, мебель, домашнюю обстановку. Пусть эти ложки и вилки, платья и подсвечники, детские игрушки и взрослая обувь навсегда забудут свой прежний дом, своих прежних хозяев – теперь все эти вещи мои, мои, мои!

Как долго могла продлиться эта передышка?

Неделю? Две? Три? Раньше или позже жажда убийства, помноженная на зависть и жадность, должна была вернуться на улицы города-хищника, города-людоеда. Жители еврейского квартала старались не думать об этом; в те дни все их усилия были направлены на добывание продовольствия. Но даже если бы и думали – бежать все равно было некуда: за пределами города-оборотня лежали деревни-убийцы, поселки-душегубы, села-палачи… Впрочем, кое-кто пробовал: в начале августа большая группа решившихся уйти хотинских евреев была ограблена и закопана живьем в одной из окрестных деревень.

Смерть подстерегала их повсюду – сытая, уверенная, безразличная, как тот жандармский офицер на сцене актового зала: «Делайте, что хотите…» Делайте, что хотите – все равно вам уже ничего не поможет. Вскоре после того, как стало известно об истории с закопанными людьми, на городскую площадь стали свозить подводы – десятки пустых телег, непонятно зачем и для чего.

– Будут вывозить мусор с погоревших домов, – сказала вернувшаяся с рынка Энта. Теперь из дома выходила только она одна. – Видите, все понемногу приходит в норму! Когда уже Аарон приедет, Господи боже мой? Вечно он куда-нибудь денется…

Но к вечеру выяснилось иное: расклеенный на стенах приказ румынской комендатуры объявлял о принудительной эвакуации евреев города Хотина – в целях безопасности и в связи с близостью фронта. Всем еврейским семьям снова предписывалось в полном составе прибыть на площадь, имея при себе трехнедельный запас продовольствия.