В общем, я так и не понял, из-за чего рассорился отец с сыном. Возможно, Сергею Дмитриевичу не нравился его образ жизни, старый инженер частенько предупреждал, что передачи в тюрьму носить Альке не намерен, а коллекцию свою завещает государству. Нетто, по моим наблюдениям, вернувшись из рейса, пребывал в двух состояниях: он или веселился, шумно пил вино, выстреливая пробки в форточку, зазывая и угощая соседей, или же, повязав голову мокрым полотенцем, сидел за ломберным столиком и щелкал деревянными счетами, перебирая кипу разлинованных бумажек, придавленных сверху бронзовой «Нюшкой». Бумажки называются накладными. Почему? Куда их накладывают? Странный все-таки наш русский язык!
В часы подсчетов Альку злил любой посторонний шум, и все ходили на цыпочках. Только дядя Юра позволял себе разные шуточки вроде вопроса: «Когда вниз головой будешь бросаться, банкрот?» Да еще Сергей Дмитриевич на полную громкость нарочно заводил на своем древнем проигрывателе с раструбом арию «Люди гибнут за металл!». Софья Яковлевна робко стучала в его дверь, умоляя убавить звук, но тщетно.
— Болеет, говоришь? — не снимая дверной цепочки, в щель, осведомлялся инженер. — Знаем мы эти болезни!
Дядя Юра иногда под неодобрительные взгляды тети Вали объяснял, смеясь, что у Нетто два недуга и оба птичьего происхождения. Один называется «перепел», а другой — «три пера». Ну, с первым все понятно, это от слова «перепить». Но со вторым я так и не разобрался, а главное — никто из взрослых не хочет объяснить, в чем секрет, хотя обычно их хлебом не корми — дай растолковать ребенку значение какого-нибудь редкого слова.
И все-таки веселился Нетто чаще, чем грустил.
Алька и дядя Юра — оба страстные болельщики, не пропускают ни одного матча по телевизору, часто ходят на стадион «Динамо». Как-то они взяли меня с собой, но я так и не понял, почему сорок тысяч человек ревут и бесятся из-за мотающегося по полю мяча... Давным-давно, еще в молодости, соседи-приятели дали друг другу прозвища, использовав фамилии знаменитых советских футболистов — Нетто и Башашкина. Клички прилипли, иногда даже по телефону кто-нибудь спрашивает:
— Нельзя ли пригласить к аппарату гражданина Башашкина?
А дядя Юра порой отвечает, если Алька в рейсе:
— Нетто нету...
Обычная картина: веселый пузатый сосед врывается без стука в комнату Батуриных:
— Башашкин, «Кони» вышли в финал! Кирнём?
— Немедленно вспрыснем! — вскакивает с дивана дядя Юра, к неудовольствию тети Вали.
— Алик, Юре завтра на службу! — строго выглядывает из-за ширмы бабушка Елизавета Михайловна.
— Наркомовские сто граммов, не больше! — успокаивает Нетто.
— Умоляю, мальчики, только не заводитесь!
— Клянусь! Да поразит меня ОБХСС!
— Капустинского надо позвать! — предлагает Башашкин. — Он ставил на «Динамо». Вот пусть теперь и бежит на угол.
— Я стучал ему в дверь. Молчит. Видно, деньги, подлец, считает.
И конечно, всякий раз они заводились, да так, что квартира ходила ходуном. В этом состоянии приятели придумывали и вытворяли самые разные штуки, в том числе и со мной, несмышленышем. Однажды, мне было лет пять, не больше, друзья решили поставить меня в караул возле уборной, которая расположена справа от входной двери, прямо перед общей кухней, а из нее, кстати, можно попасть на черную лестницу, спускающуюся во внутренний дворик.
Когда я спросил бабушку Елизавету Михайловну, зачем нужен черный ход, она ответила: раньше, при царе, чистая публика попадала в квартиры через парадный вход, а кухарки, истопники, лакеи проникали через дворик, карабкаясь по узкой и крутой лесенке.
— А почему она называлась черной? — допытывался я.
— Ну как тебе сказать... Там прачки грязное белье забирали. Помои выносили. Нищие и богомольцы за милостыней оттуда заходили.
— Какие нищие? Как на вокзале?
— Примерно. Но их тогда было гораздо больше, особенно богомольцев и ходоков...
— К Ленину?
— Ленина еще не было. Они шли издалека. Порой поистратятся — поесть не на что... Вот и христарадничали.
— А зачем шли издалека?
— Ну, как тебе сказать... Начальству пожаловаться...
— На эксплуатацию?
— Пожалуй... Шли к чудотворному образу приложиться. К Владимирской Божьей Матери в Толмачах, например...
— И напрасно! — заметил я, вспомнив фильм «Чудотворная», в котором пионер Родька утопился из-за иконы. — А богомольцы в черном ходили?
— Как правило.
— Вот поэтому-то и лестницу черной назвали.
Читать дальше