Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

— А где же дяди-Юрин папа? — спросил я, по малолетству не понимая, что отцы бывают не у всех детей.

— Он тоже погиб.

— На германской?

— Нет.

— На Великой Отечественной?

— Нет.

— Попал под трамвай? — ужаснулся я, вспомнив печальную участь моего деда Тимофея.

— Да нет же! — нахмурилась она. — Тебе еще рано знать.

— Не приставай к Елизавете Михайловне! — всполошилась тетя Валя.

— Ничего, ничего... Слишком любознательный ребенок.

В позапрошлом году бабушка Елизавета Михайловна умерла во сне, как сказали врачи, от обострения хронических заболеваний, а попросту — от старости, умерла, наварив накануне большую кастрюлю грибного супа, в чем взрослые усмотрели некий тайный смысл.

— Я спрашиваю: «Елизавета Михайловна, куда нам такую лохань? Скиснет!» — рассказывала на поминках тетя Валя. — А она мне: «Не скиснет, Валенька, выставишь на черную лестницу — там всегда холодно. Будешь, Валюша, кушать — и меня добрым словом вспоминать...»

— Как в воду глядела покойница! — с грустным пониманием кивали гости.

Хоронили ее в Лефортове, на Немецком кладбище, где много ангелов из белого мрамора и надгробий с «ятями». Собралась какая-то неведомая родня, о существовании которой я даже не подозревал. Мужчины были в темных костюмах и галстуках, а женщины в черных длинных платьях и шляпках с вуалями. Оказывается, есть люди, у которых в шкафу, кроме выходного наряда, всегда наготове специальная одежда для похорон. А вот заметавшейся Лиде пришлось занять темный газовый шарфик у Серафимы Николаевны.

Пришли три седые интеллигентные старушки.

— Гимназические подруги, — шепнула тетя Валя.

В старой, поржавевшей ограде, на краю свежей ямы высился пузатый гранитный памятник с непонятно откуда взявшейся фамилией «фон Таубе». А имя Карл было написано с твердым знаком на конце. В гробу бабушка лежала такая же строгая, как при жизни, в своей темной юбке и самой лучшей белой блузке, но без броши, ее оставила себе тетя Валя — на память. После того как все попрощались (я спрятался за спинами и не стал целовать мертвый лоб), могильщики заколотили крышку длинными гвоздями, а потом на веревках ловко опустили гроб в прямоугольную яму с ровными отвесными краями и лужей на дне. Как и остальные, я бросил туда комок глины и подумал: если умерший человек чувствует, что его зарыли в землю, — это ужасно! Но если он вообще ничего теперь не чувствует — это еще ужаснее!

Когда выходили с кладбища, Лида показала на больничное здание:

— Сынок, а ведь ты там родился.

— Я родился на Маросейке!

— На Маросейку тебя из роддома привезли.

— Молодой человек, это до революции детей рожали дома с помощью повитух, а потом советская власть построила родильные дома, — ласково объяснила одна из «гимназисток» и погладила меня по голове.

— А где погиб муж бабушки Елизаветы Михайловны? — ни с того ни с сего спросил я.

— Она тебе разве не сказала? — как-то странно глянула на меня старушка.

— Нет.

— Значит, не сочла нужным.

Поминки помог организовать Нетто. Вытащили в коридор три обеденных стола, разложили, приставили друг к другу, а сверху застелили крахмальными скатертями с серыми штампами «Казан. ЖД», собрали со всех комнат стулья, тарелки, рюмки, вилки, стаканы, чашки... Перед каждым пришедшим на поминки поставили тарелочку с вареным рисом, посыпанным изюмом, — кутью. Закуски было вдоволь — Алька постарался: три блюда заветрившихся бутербродов с сыром, колбасой и ветчиной. Масло лежало на тарелочках желтыми общепитовскими кубиками. В двух лоханях принесли лиловый винегрет и салат оливье, заправленный Лидиным майонезом с укропом. Посередке красовался здоровенный запеченный судак, обложенный жареной картошкой и зеленым горошком. Закусывали солеными огурцами, рыжиками и маслинами — странными глянцево-черными ягодами, горько-солеными на вкус.

Пока гости говорили длинные и добрые слова о покойнице, Мотька сожрал под шумок полрыбины. Сергей Дмитриевич назвал внука Собакевичем, а Нетто, надавав прожорливому сыну подзатыльников, выгнал из-за стола, но тут же возместил утрату котлетами по-киевски, похожими по форме на маленькие подводные лодки. Там, где у субмарин должен быть винт, из котлет торчали ажурные бумажки, прикрепленные к куриным косточкам.

— Чистый «Метрополь»! — оценил широкий жест соседа Башашкин.

— Москва — Казань, — уточнил директор вагона-ресторана.

«Гимназистки» ели мало, пользуясь столовыми ножами, они едва пригубливали вино и с некоторым недоумением смотрели на дядю Юру, который с Алькой и Тимофеичем, не мешкая, прилично накирялись. Нетто стал громко рассказывать еврейские анекдоты. Гости осторожно слушали и смеялись, особенно Софья Яковлевна...