Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

Приносить и распивать

алкогольные напитки строго запрещается!

Рядом был нарисован небритый субъект с подбитым глазом, из-за пазухи у него торчала бутылка с этикеткой «Московская особая», и к нарушителю уже спешили бдительные милиционер и дружинник.

Грустная Люба с удивлением посмотрела на посуду из-под водки. Но я тихо сказал:

— Это в общий котел!

Хотел добавить оставшиеся у меня две копейки, но постеснялся.

— Спасибо, Юрочка! — тяжело вздохнула она.

Выйдя на улицу, я замер на крыльце: небо светилось свежей, умытой синевой, над влажными крышами изогнулась ослепительно-разноцветная радуга. В воздухе пахло мокрой крапивой и ноготками — их много на клумбе перед заводоуправлением. Ручьи, конечно уже не такие бурные, все еще бежали вниз к Бакунинской...

Дядя Гриша, как часовой, стоял в воротах. Увидав меня, он затрясся и зажужжал:

— М-ма-ат-ть т-теб-б-бя и-ищ-щ-щ-щ-щет...

14. Воспитание честности

Когда я вошел в нашу комнату, Лида сидела у моего письменного стола и куксилась. На ней было новое летнее платье, все в мелких цветочках, вокруг шеи янтарные бусы, а в ушах серебряные сережки с рыжими камушками, но на ее красивом лице застыло выражение плаксивого отчаяния.

— Ты куда пропал? Я уже невесть что передумала!

— Никуда я не пропадал! Гулял, дышал воздухом, потом обедал в столовой...

— Обедал? Ах, ну да... Под ливень не попал? Вон как полыхало!

— Молнии в городе не опасны. Я успел добежать до столовой.

— Слава богу! Не хватает еще простудиться перед югом!

— Даже ноги не промочил.

— Как там Люба?

— Грустная... Может, ее на поруки взять?

— Не знаю. Надо в райкоме посоветоваться... А это что еще такое? — Она двумя пальцами в недоумении приподняла за уголок мое письмо в редакцию. — Начало неплохое. Но о чем ты писать им собирался, Профессор?

— Я?

— Ты! Только не ври!

— Понимаешь... — Мой нечестный взгляд упал на аквариум. — О консервах...

Ежу понятно, про тараканью угрозу пока рассказывать никому не стоит: засмеют и застыдят, так было со всеми великими открытиями, опередившими свое время.

— О каких еще консервах?

— Для рыбок.

— Что за чепуха!

— И совсем даже не чепуха! Рыбкам сухой корм надоедает. Вот ты смогла бы питаться только сухарями?

— Нет, конечно.

— И рыбки тоже. А живой корм, вроде трубочника, долго не хранится, портится. Сама знаешь. Да еще некоторые боятся этих безобидных червячков.

— Бр-р! — подтвердила Лида.

— Вот я и предлагаю: трубочника и мотыля консервировать, как кильку или сайру, и продавать в железных баночках по пятьдесят граммов.

— А кто же будет покупать?

— Здравствуйте! Ты знаешь, сколько в стране аквариумов? Миллионы!

— В самом деле... Интересно! Как же тебе такое в голову пришло, выдумщик? Но лично я такую банку ни за что открывать не стану! Хотя идея очень перспективная! Ладно, рационализатор, собирайся! Я отпросилась с работы. Мы едем в «Детский мир»!

— Зачем?

— Не задавай глупых вопросов! Вчера обо всем договорились. Или ты хочешь, чтобы я отпустила тебя на юг в обносках? Валька потом всем будет говорить, что ты у меня оборванец.

— Я на юге в плавках хожу.

— Не мели чушь! В поезде ты тоже будешь в плавках ходить? И в школу в них же пойдешь?

— Ты же сказала, форму еще можно поносить.

— Без разговоров. У бичей одежда лучше. Ты на Чарли Чаплина в ней похож. Тросточки только не хватает. Хочешь, чтобы меня Ирина Анатоль­евна в школу вызвала и отругала? Собирайся! Еще не факт, что будет твой рост. Шьют теперь на каких-то недомерков. Но попытаться надо. Вдруг повезет! Кто ищет — тот найдет! Поехали! Я денег в кассе взаимопомощи взяла.

— Много?

— Двадцать пять рублей, — выдохнула она, сама ужасаясь своему поступку, и показала мне фиолетовую бумажку. — И еще у меня от прогрессивки осталась пятерка с мелочью.

Петька Коровяков уверяет, что есть купюры по 50 и даже по 100 рублей, у него отец — директор хладокомбината и получает большую зарплату. Но я никогда таких денег не видел. Зато Юрка Мазовецкий приносил как-то в школу «катьку» и «петьку» — царские деньги: сто и пятьсот рублей. Они втрое больше наших, советских, чуть ли не с тетрадку размером. На сторублевке нарисована Екатерина Вторая, на пятисотке — Петр Первый в доспехах. А если посмотреть на свет, то видны водяные портреты этих же царей.

— Дай! — попросил я.

— Зачем? — обеспокоилась Лида.

— На минутку.

Она нехотя протянула мне четвертную. Я подошел к окну — так и есть: справа на просвет отчетливо виден блекло-серый профиль Ильича — с крутым лбом, выступом усов и острой бородкой. Получается, что и Ленин тоже вроде как царь? Но все-таки наши советские деньги гораздо гуманнее старорежимных. На царских меленькими буковками написано: «Подделка государственных казначейских билетов наказывается каторжными работами», а у нас в СССР всего-навсего «преследуется по закону». Я представил себе, как участковый Антонов преследует фальшивомонетчика на своем мотоцикле, включив фару над рулем и пронзительно свистя на ходу.