Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

— Почему крестик? За пенсию я всегда сама расписываюсь. Меня еще Илья Васильевич, царствие ему небесное, выучил.

— А читать?

— Не успел. Потом Лида с Валей приставали, буквы показывали, да без толку. Если Господь памяти хорошей не дал, где же ее взять?

— Бог тут ни при чем! Давай еще раз попробуем! Станешь грамотной, будешь газеты и книги читать!

— Газеты мне Жоржик читает, а книжки по радио каждый день передают. Я носочек тебе вяжу и слушаю... Ну-ка, Юрочка, отойди, кекс посмотрю, не пригорел бы!

Зато бабушка Аня, услыхав мое предложение, аж подпрыгнула от радости:

— Ой, давай, давай!

— Мам, не смеши народ! — насупилась тетя Клава.

Но старушка, нацепив на нос мутные очки, уже рассматривала принесенный букварь.

— Глянь, козлик ну точно как у нас в Деменщине был. Яшкой звали. Я же так в школу хотела пойти, плакала, просилась... А как от хозяйства отлучишься? Мать с утра до ночи в поле, у соседа батрачила, весь дом с младшими на мне... А зимой — одни валенки на троих, по снегу босиком за семь верст не добежишь!

— Как это — одни валенки?

— Да вот так...

— И как же вы жили?

— Хорошо жили. Корова была, козы, куры... А в лаптях все, кроме старосты, почитай, ходили.

— А после революции?

— После революции другое дело! Как с голоду припухли, в Москву подались. Когда я на заводе работала, звали меня в школу. А тут сначала Мишка, потом и Клавка родились. Куда там учиться! Да еще Тимофея Дмитриевича, сердечного, трамвай зарезал...

— Как?

— А вот так! Он же в деревне привык спьяну куражиться — ляжет посреди села, песни горланит, а телеги его объезжают со всем уважением. Драчун был тот еще! Как наши парни с фабричными стенка на стенку сходились, его всегда наперед выставляли. Разбаловался. А у трамвая рельсы — вот и не объехал...

— Мам, и охота вам на старости лет дурью маяться курам на смех! — надулась тетя Клава. — Помирать же скоро!

— А вот помру грамотной, глядишь, на том свете и зачтется!

Бабушка Аня на удивление быстро запомнила все буквы, к тому же многие она знала по вывескам «Хлеб», «Мясо», «Вино», «Продукты», «Хозтовары», «Одежда»... И уже скоро мы читали с ней по складам: «Луша мала», «Мама ушла», «У Муры усы», «У Мары трусы»... За чтение я ставил бабушке четверки и даже пятерки, которыми она особенно гордилась и показывала тете Клаве, но та, наоборот, почему-то сердилась и называла наши занятия цирком шапито. Однако я упорно ходил в Рубцов переулок два раза в неделю. Вскоре бабушка читала по складам не отдельные слова, а целые предложения и даже стихи. Путалась, конечно, запиналась, но сама себя тут же поправляла:

Котик усатый

По садику бродит,

А козлик рогатый

За котиком ходит...

Как-то заглянула в комнату, чтобы занять пшена, Лия Давыдовна. Увидев, как мы с бабушкой голова к голове склонились над букварем и читаем по складам, соседка рассмеялась от удовольствия:

— Ах, какой же ты, Юрик, молодец! Бабушку на буксир взял. Тянешь к знаниям. Ну просто пионер-герой. Чистой воды Павлик Морозов!

Когда она вышла с пшеном, тетя Клава, сузив без того маленькие глазки и подозрительно глянув ей вслед, проскрипела:

— Мам, ты поняла?

— Что, Клавк?

— Глумится она над тобой.

— С чего это ты взяла?

— А с того! При чем тут Павлик Морозов?

— Его кулаки убили, — напомнил я.

— Во-от! Надсмехается она над тобой!

— Отстань! Не мешай учиться:

И лапочкой котик

Моет свой ротик.

А козлик седою

Трясет бородою.

Только вот с письмом у нас сразу не задалось. Во-первых, бабушка решила, что рисовать по линейкам буквы еще легче, чем читать букварь, она торопилась, брызгала чернилами, ставила кляксы и сердилась на перья, которые вместо прямой волосяной линии выводили толстую, как сарделька, загогулину. А усидчивостью бабушка не отличалась; сколько помню, всегда сновала между кухней и комнатой.

Во-вторых, у нее не гнулись два пальца на правой руке — средний и указательный. Когда ей было лет десять, она в поле порезалась серпом, а йода и зеленки тогда ни у кого не было. Начался антонов огонь — по-нашему заражение крови. Отвезли бабушку в соседнее село к фельдшеру, но тот закричал на них: поздно, ничего нельзя сделать, зовите попа — соборовать! Но позвали знахарку-мордовку. Она сначала обмазала воспаленную руку теплым коровьим навозом, обернула мешковиной, дала выпить горького травяного отвара и велела так лежать два дня, пока от пота тюфяк не наволгнет. Потом старуха потребовала белой муки и свежих яиц. Их принесли прямо из-под кур. А за крупчаткой пришлось к соседу-мироеду бежать. Замесила мордовка тесто, как будто на лапшу, обмазала им бабушку с ног до головы да и запекла...