Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

Не знаю почему, меня всегда тянет к этому печальному магазину, но зайти туда я не решаюсь. Посмотрят и скажут: «Что-то, мальчик, рановато ты к нам заглянул!» Вот и сейчас, проходя мимо, я скосил глаза в дверной проем и различил в глубине венки, висящие по стенам. Заплаканная женщина в трауре выбирала гроб, щупая креповые оборки, точно рюши платья, которое собирается купить. Я подумал, что когда-нибудь... вот так же... Но, возможно, при коммунизме придумают пилюли вечной молодости. Проглотил — и живи себе дальше, без страха смерти! Космонавтам, летящим к далеким планетам, никак не обойтись без таких таблеток. Значит, точно изобретут! И тогда тот лучший мир опустеет, ведь все мы навсегда останемся на этом прекрасном свете!

Миновав «Похоронные принадлежности», я перешел на другую сторону, очутившись у входа в парикмахерскую. Она занимает нижнюю часть облезлого двухэтажного дома на углу Гаврикова, там, где он круто спускается к Большой Почтовой улице, которую бабушка Аня зовет Хапиловкой.

За парикмахерской виднеется церковь с небольшой чешуйчатой маковкой. Там давно никто уже не молится, зато работает секция бокса, — к ограде прикреплен щит с объявлением о наборе желающих и нарисован парень в пухлых перчатках: одной рукой он прикрывает подбородок, а второй наносит прямой удар. К сожалению, в секцию записывают только с 14 лет, да и то если есть письменное согласие родителей. Этот спорт не для слабых! Мне осталось ждать год с хвостиком. Зато потом, натренировавшись и поставив удар, я смогу после вечернего сеанса в «Новаторе» повести Шуру домой самыми темными и опасными дворами, даже через Налесный переулок. Если какие-нибудь пацаны нагло попросят у меня закурить (а они обязательно попросят!) — я без лишних слов отправлю их в нокаут, как Валерий Попенченко Эмиля Шульца в Токио. Нет, лучше одного — в нокдаун, чтобы он мог еще плакать и просить пощады. Я вопросительно посмотрю на Шуру, и она, улыбнувшись, разрешит не добивать хулигана. «Я и не знала, что ты так хорошо дерешься!» — удивится одноклассница. «Первый юношеский», — скромно отвечу я.

И вдруг на пороге парикмахерской меня осенило: вовсе даже не обязательно стричься под скобку. Мало ли что сказали! Можно спокойненько оболваниться под полубокс всего-то за пятнадцать копеек! Однажды был такой случай. Задумчивая парикмахерша, которую просили подстричь ребенка «под полечку», смахнула мне машинкой, замечтавшись, полголовы, а когда Лида возмутилась, та наврала, будто ей с самого начала заказали «полубокс». Моя доверчивая маман в конце концов засомневалась в себе и даже извинилась, попросив по возможности как-то спасти стрижку. В результате вышел «спортивный ежик», над которым потом потешался весь класс, включая Казакову. Но Шура сейчас в отъезде, а для ныряния в море чем меньше у тебя на голове волос, тем лучше! Лиде скажу, что снова угодил в кресло к задумчивой тетке...

Я решительно вошел в парикмахерскую. Там удушливо пахло пудрой и непереносимо сладким одеколоном. За стеклянной дверью виднелся взрослый зал, поделенный на две половины. Слева женщины в бигуди сидели рядком, надвинув на головы стеклянные колпаки и листая журналы. Справа откинулся в кресле небритый дядька, похожий на уголовника, а рядом мастер, натянув специальный ремень, правил опасную бритву. Вид у парикмахера был такой, точно он собирался перерезать клиенту горло.

В детском зале дела обстояли повеселей: в клетке прыгала замученная канарейка, в круглом аквариуме с мутной водой еще шевелились серые гуппи, а в ящике, выстланном свежей травой, черепаха со старушечьей шеей медленно жевала лист салата. Но главные достопримечательности здесь — это конь и бегемот, сделанные из раскрашенного дерева. Сюда меня водили стричься с незапамятного детства, и я, обнаружив, что конь занят ликующим седоком, куксился, наотрез отказываясь сесть верхом на бегемота. Почему? Что за блажь? Теперь, с высоты прожитых лет, могу засвидетельствовать: оба деревянных чудовища вообще не похожи ни на одно реальное животное, а уж на лошадь и гиппопотама — тем более.

Когда я вошел, «конь» был занят щекастым бутузом, а бегемот, по обыкновению, пустовал, хотя вдоль стены на стульях томились ожиданием усталые родители с тоскующими детьми.

— Кто последний? — спросил я, прикидывая, сколько придется прождать.

— Я! — ответила за ребенка мамаша с железным самосвалом на веревочке.

— Буду за вами, — предупредил я и заглянул в зал: сегодня работали две мастерицы.