Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

На каждого ребенка, по моим наблюдениям, парикмахер тратит примерно 10–15 минут, если, конечно, никого не стригут под Робертино Лоретти. Тогда — беда... По всему, моя очередь подойдет через час с небольшим, значит, я успею сбегать к бабушке на Чешиху. Надо только дождаться, пока кто-нибудь займет за мной, а то потом доказывай, что ты тут стоял.

Тем временем в парикмахерскую ввалился, обливаясь потом, папаша. Белая рубаха на нем так промокла, что сквозь влажный нейлон проглядывались курчавые волосы на груди. Он из последних сил тащил за руку кудрявого, веснушчатого сынка, похожего на «вождя краснокожих». И одет пацан был точно в такие же клетчатые штанишки, как в фильме «Деловые люди».

— Не хочу-у-у стри-и-чься-а-а! — орал конопатый.

— А тут бегемотик!

— На коня хочу-у-у-у!

«Нервное поколение! — подумал я, вспомнив капризника из «Зоотоваров». — Какие-то психические дети мне сегодня попадаются. Тому попугая вынь да положь. Этому коня подавай. Куда идем?!»

26.Чешиха!

Я спустился на Большую Почтовую улицу и повернул налево. Здесь за время моего отсутствия, всего-то за два месяца, случились важные перемены: два черных деревянных дома стояли теперь с заколоченными крест-накрест окнами, а ведь еще весной тут кипела жизнь: сушилось на веревках белье, рылись в пыли куры, вился дымок из кирпичных труб, взлетала выше забора на качелях малышня. И вот — никого. Только мусор разбросан по земле, только крапива встала в человеческий рост да безутешная дворняжка, которую не взяли в новую многоэтажку, с тоскливой надеждой смотрит на меня, лежа на покосившемся крыльце.

А вместо третьего дома и вообще теперь пустырь, который, рыча, расчищает бульдозер. Значит, скоро выроют котлован, забьют сваи, привезут подъемный кран, бетонные блоки, потом — гору кирпича, и года через два-три здесь поднимется башня с балконами. Лида говорит, наше общежитие тоже скоро расселят, сначала дадут отдельную жилплощадь передовикам и ударникам труда, потом многодетным, а уж затем и нам, грешным, как любит выражаться дядя Коля.

Но Тимофеич заранее сердится и ворчит:

— Ушлют к черту на кулички, куда Макар телят не гонял!

Я так себе и представляю: колхозник в ушанке и телогрейке, хлопая длинным пастушьим кнутом, гонит стадо пестрых коровок, а следом едем мы в кузове грузовика, где уместились мебель, холодильник, телевизор, оцинкованное корыто, горшки с цветами, а я сижу на табурете и придерживаю на коленях аквариум со слитой на две трети водой и уговариваю рыбок не волноваться, а то икра пропадет.

Хорошо бы получить квартиру здесь, на Хапиловке! Во-первых, не надо менять школу, во-вторых, родня рядом, а в-третьих, отсюда с верхнего этажа наверняка будет виден наш Рыкунов переулок, домик Шуры Казаковой, и, если обзавестись биноклем, даже театральным, можно следить, ходит ли к ней домой помогать по математике выпендрежник Вовка Соловьев...

В мечтах и размышлениях я добрался до Чешихи и перед Буденновским поселком свернул в Рубцов переулок, оставив позади странный дом, похожий на терем с высокой трубой, идущей вдоль стены от самой земли. Говорят, его строили пленные немцы. Впереди, в конце улицы, виднелась узорная набережная Яузы, полускрытая плакучими ивами.

Бабушкин дом № 4, пятиэтажный, сложенный из серого «силиката», стоит в самом начале переулка. Чуть дальше, за забором, детский сад, обычно шумный, а сейчас, летом, тихий и пустой. За ним теснятся покосившиеся сараи, им тоже осталось стоять недолго. Половину двора накрывает древний тополь с таким огромным дуплом, что дети залезают туда, играя в прятки. Под деревом года три назад устроили курилку для школы шоферов, открытую в подвале — прежнем бомбоубежище. Лавки, сбитые из толстых шестиметровых досок, образуют букву «П», а посредине врыта по самые края большущая железная бочка из-под керосина. В нее бросают окурки. Во время перерыва между занятиями тут собиралось «подымить» полсотни будущих водителей.

Когда я, даже не помышляя об опасности, появился во дворе, там, развалившись на лавках, курили два пацана подозрительного вида. Один, здоровый, постарше меня, был одет в мятые брюки и затрепанный школьный китель с золотыми пуговками на груди. Замурзанную ученическую фуражку без кокарды, с треснувшим глянцевым козырьком он надвинул на глаза, форменный ремень намотал на кулак таким способом, что пряжка закрывала пальцы, точно кастет. Когда я пошел в первый класс, «старую» форму носили только отпетые второгодники — все поголовно хулиганы. Второй незнакомец, примерно мой ровесник, щуплый, болезненный, щеголял в тельняшке и черных клешах. В руках он крутил финку, словно фокусник тросточку.