Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— О бог мяса, недостойный больше не осмелится, сделай милость, прости меня… — А потом стал хлестать себя по губам то одной ладонью, то другой.

В первый день Нового года всегда избегавший нас Шэнь Ган появился в воротах собственной персоной. Войдя во двор, он по старинным правилам вежливости встал на колени перед табличкой наших предков и отвесил земной поклон, потом вошёл в дом. Его появление удивило всех в семье, и у матери вырвалось:

— Чего это ты?

На лице Шэнь Гана, который обычно при встрече с нами вёл себя нахально — ни дать ни взять, как говорится, дохлая свинья, что уже не боится кипятка, — появилось покорное и смиренное выражение, он вынул из-за пазухи толстый конверт и конфузливо проговорил:

— Твой брат не такой удачливый, тётушка, торговал вот и остался в убытке, занял у тётушки денег, до сих пор не смог вернуть, весь прошлый год крутился, подзаработал чуток, а должок тётушке всё равно возвращать надо. Тут три тысячи, пересчитай…

Он положил конверт перед матерью, отступил на шаг, присел на скамью перед печкой, достал из кармана пачку сигарет, вытащил пару и предложил одну сидевшему на краю кана отцу, который её принял. Другую протянул матери. Та не взяла. В красном свитере с высоким горлом из синтетики, с играющим на щеках румянцем мать выглядела очень молодой. В печке с гудением полыхал уголь, в доме было тепло. После возвращения отца дома у нас, можно сказать, шёл один удачный спектакль за другим, мать пребывала в радостном настроении, злоба с лица исчезла, даже говорить она стала по-другому.

— Шэнь Ган, — приветливо начала она, — я понимаю, что ты действительно остался в убытке, иначе не тянул бы так долго. Когда-то я решилась одолжить тебе последние кровные деньги, исходя из того, что ты — человек порядочный, о том, что ты по своему почину придёшь вернуть мне их, я вправду думать не думала, и во сне не могло привидеться такое. Я про это дело говорила и малоприятные вещи, ты уж не принимай близко к сердцу. Мы с тобой остаёмся добрыми односельчанами, ты вот, брат, вернулся, в будущем обязательно будем поддерживать отношения, не надо разводить церемонии. Пройдя через это, тётушка ещё лучше поняла, что на тебя можно положиться…

— Вы, тётушка, деньги-то всё же пересчитайте… — сказал Шэнь Ган.

— Ладно, — согласилась мать. Как говорится, когда беседуют, то с глазу на глаз, а когда занимают или возвращают, тут же пересчитывают. Одной бумажкой меньше — пустяк, а если, не дай и не приведи, бумажкой больше?

Достав пачку денег из конверта, мать послюнявила пальцы и пересчитала, потом протянула отцу:

— Пересчитай-ка ещё разок.

Отец проворно посчитал деньги и положил обратно перед матерью:

— Три тысячи как один юань.

Шэнь Ган встал, разинул рот и будто с натугой произнёс:

— Тётушка, а расписочку не вернёшь?

— Хорошо, что сказал, я бы и забыла совсем, — охнула мать. — Но куда же я эту расписку положила? Сяотун, не знаешь, куда я дела эту расписку?

— Не знаю.

Мать спрыгнула с кана, стала рыться в сундуках и шкафах и в конце концов нашла то, что искала.

Приняв расписку, Шэнь Ган внимательно прочитал её пару раз, убедился, что всё верно, и аккуратно засунул во внутренний карман. И ушёл.

Пока тот мастеровой хлестал себя по губам, я негромко продолжал рассказывать мудрейшему свою историю. Я-то думал, что мой рассказ привлечёт внимание этой четвёрки, но они были слишком увлечены мясом. Я хотел было сказать, что я — тот самый Ло Сяотун, изначальное воплощение бога мяса, но эти слова так и не сорвались с моих губ. Я подумал, что мудрейшему такая выходка может не понравиться, к тому же, даже скажи я это, они всё равно бы не поверили.

Вечером на второй день Нового года к нам в дом заявился с бутылкой «Маотай» в руках Яо Седьмой, тот самый, что всегда бросал вызов Лао Ланю. Мы как раз расселись за только что накрытым квадратным столом. Приход Яо Седьмого тоже поверг нас в изумление, потому что он никогда раньше у нас не появлялся. По взгляду матери я понял, что она в претензии ко мне за то, что я не выполнил её распоряжения перед ужином закрыть ворота, в результате этот тип и просочился к нам. Вытянув шею, Яо Седьмой окинул взглядом расставленную на столе еду и разозлившим меня тоном воскликнул:

— Ух ты, какое изобилие!

Отец приоткрыл рот, хотел что-то сказать, но так ничего и не произнёс.

— Куда нам с вашим домом равняться? — отбрила его мать. — У нас, как говорится, кое-как заваренный чай и жидкая каша — набить живот, и вся недолга.