Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Старик со старухой каждый со своей стороны поддерживали ящики с минами. Старик в некрашеном овчинном тулупе, собачья шапка на голове, курительная трубка на шее — типичный наряд старого крестьянина. Старуха, видимо, перестала бинтовать ноги после Освобождения, [88] После Освобождения , то есть после образования Китайской Народной Республики в 1949 году. каждый шаг давался ей с трудом, из груди вырывалось тяжёлое дыхание, в тишине январской ночи оно раздавалось особенно отчётливо. Я следовал позади, давая в душе клятву, что нужно учиться у маленького мальчика, идущего впереди мула, нужно учиться у старика и старухи, шагающих по обе стороны от него, нужно учиться у того меня из прошлого, этим вечером в ледяном лунном свете подорвать сорок одну мину, произвести ошеломляющий грохот, привести в движение эту стоячую воду деревни, чтобы спустя много лет этот вечер не забыли, чтобы моё, Ло Сяотуна, имя стало легендой и передавалось из уст в уста.

Вот так мы дошли до конца дорожки в поле. Позади кралась стайка охочих посмотреть на что-нибудь диких зверьков; как ранее я уже говорил вам, мудрейший, они появились в результате беспорядочного совокупления, не знаю даже, как их называть. Они осторожно следовали за нами, и их глаза поблёскивали, как гирлянда маленьких зелёных фонариков. Похоже, они любопытны, как маленькие дети.

Мы вошли в деревню, и копыта мула стали звонко постукивать по бетону дороги, иногда выбивая голубоватые искорки. В деревне было тихо, на улице безлюдно, одна домашняя собака попыталась навязаться в друзья к странным существам, следовавшим за нами, но, приблизившись, получила укус и с визгом скрылась в переулке. При ярком лунном свете уличные фонари казались чем-то лишним. Чугунный колокол на большой софоре на окраине деревни поблёскивал в лунном свете — это было наследие эпохи народных коммун, в то время ударам колокола повиновались как приказу.

Никто не заметил, как мы вошли в деревню, а если кто и заметил, наплевать. Никто, хоть убей, и представить не мог, что в ящиках, погруженных на мула, везут сорок одну мину. Даже если бы сказали, что за груз в ящиках, всё равно никто не поверил бы. Ло Сяотун для них всё больше становился «мальчиком-хлопушкой». Должен в третий раз пояснить для вас, мудрейший, что у нас здесь слово «пушка» или «хлопушка» означает хвастуна и вруна, а «мальчик-пушка» — это, соответственно, ребёнок, которому или нравится хвастаться и заливать, или который преуспел в этом. Ну что ж, «мальчик-пушка» так «мальчик-пушка», стыдиться тут нечего, наоборот, можно почитать за честь. У вождя революционеров Сунь Ятсена было звучное прозвище Сунь Дапао — Сунь Большая Пушка. Но с таким прозвищем он ни разу не стрелял из пушки, а я, Ло Сяотун, переплюну Сунь Ятсена, собственными руками выстрелю из пушки. Пушка готова, спрятана в пристройке нашего дома, за ней хорошо ухаживали, каждая деталь как новенькая; снаряды тоже как с неба упали, каждый смазан тавотом и вычищен до блеска. Орудийный ствол призывает снаряды, снаряды мечтают попасть в ствол; ну как Утун призывает женщин, а женщины мечтают попасть к Утуну. Погодите, вот выстрелю я сорок одну мину, стану настоящим «мальчиком-пушкой», тогда войду в предание и историю.

Ворота нашего дома приоткрыты, отворив их и подталкивая мула, мы вошли во двор. Там, приплясывая, нас встречала стая золотисто-рыжих хорьков. Я знал, что наш дом уже превратился для них в место развлечений, тут они и любовь крутили, и свадьбы играли, и потомство выводили, и отпугивали сборщиков утиля. Хорьки обладают магической силой, соблазнённые ими женщины могут тронуться рассудком, начать петь и плясать, даже бегать с голым задом по улице. Но нам было не страшно, и я обратился к ним:

— Спасибо, друзья, спасибо, что присмотрели за моей пушкой.

— Не за что, не за что, — отвечали они. Они были одеты в красные безрукавки, как мальчики на фондовой бирже. Некоторые в белых трусиках, как дети в плавательном бассейне.

Первым делом мы миномёт разобрали, перенесли деталь за деталью из восточной пристройки во двор, затем приставили деревянную стремянку к карнизу крыши одноэтажной западной пристройки. Сначала я забрался наверх, обозрел окрестности, вокруг в лунном свете мерцала черепица на крышах, за деревней текла река, в реке текла вода, перед деревней расстилались поля, в них виднелся огонь, всё отчётливо стояло перед глазами. Самое время, чтобы стрелять, есть ещё сомнения, нет сомнений. Я дал команду, чтобы они обвязали каждую деталь верёвкой, и одну за другой стал затягивать их на крышу. Из ствола вытащил пару белых перчаток, надел их и сноровистыми движениями принялся собирать миномёт. Мой миномёт грозно стоял на крыше и весь блестел в лунном свете, словно только что выскочившая из купальни невеста, которая ждёт своего жениха. Дуло смотрело в небо под углом сорок пять градусов, большими глотками отхлёбывая лунный свет. На крышу вскарабкались несколько озорных хорьков, они подбежали к миномёту и стали царапать его. Такие милые, пусть поцарапают, но, если явятся другие, пинком скину с крыши. Затем мальчик подвёл мула к стремянке, старик со старухой сгрузили с него ящики с минами. Они в этом набили руку, работали аккуратно и надёжно. Мины — штука серьёзная, уронишь — последствия будут страшные. Так же с помощью верёвки семь ящиков с минами затащили наверх и разложили по четырём опорным столбам. Старики и маленький мальчик тоже забрались на крышу. Поднявшись, старуха никак не могла отдышаться. У неё было воспаление трахеи. Поела бы редьки — полегчало бы, но, к сожалению, редьки у меня под рукой не было.