Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Вперёд выступил Яо Седьмой и стал увещевать Сучжоу:

— Знаешь, брат, драться дерись, но чувств не задевай, ругаться ругайся, а порочить человека не надо, да ещё в присутствии его сына и дочки. А старине Ло куда деваться?

— Мать твою разэтак, Яо Седьмой! — выругался я.

— Мать твою разэтак, Яо Седьмой! — тоже выругалась протиснувшаяся вперёд сестрёнка.

— Этим детишкам смелости не занимать, — усмехнулся Яо Седьмой. — Чуть что, так сразу чью-нибудь мать поминают. Вы хоть понимаете, про что речь в этом ругательстве?

— Прошу всех вести себя прилично и говорить поменьше, — провозгласил папаша Чэн Тяньлэ. — Я — распорядитель, я тут главный, поднимайте гроб!

Но его приказа никто не послушался, все взгляды были устремлены на моего отца, все словно чего-то ждали.

Отец стоял в углу у стены, опираясь о неё спиной, задрав лицо вверх и словно рассматривая узорчатые обои на потолке. Ни ругань Сучжоу, ни насмешки Яо Седьмого, похоже, не произвели на него никакого впечатления.

На улице с шумом, как стрелы, падали струи дождя, монахи и музыканты застыли как деревянные истуканы, ни ветру, ни дождю было не под силу их сдвинуть с места. Зал наискось пересекла маленькая ласточка с оранжево-жёлтым брюшком, она бестолково тыкалась в разные стороны, и от движения воздуха, поднятого её крыльями, заколебалось пламя свечей.

Испустив долгий вздох, отец оторвался от стены и медленно пошёл вперёд — шаг, два, три, четыре… Все застыли, не отрывая от него глаз. Пять шагов, шесть, семь, восемь, перед топором отец остановился, опустил голову, наклонился, ухватил топорище указательным и большим пальцем правой руки и замахнулся. Потом краем одежды стал вытирать кровь с топорища. Он чистил топор тщательно, как плотник чистит любимый инструмент. Потом крепко ухватил топор левой рукой. Отец был известный левша в деревне (я тоже левша, и сестрёнка тоже — левши все умные; во время еды у нас с матерью вечно завязывался спор: у нас палочки в одной руке, у неё в другой), он направился к Яо Седьмому — тот быстро улизнул и спрятался за спиной Сучжоу. Отец приблизился к Сучжоу, который мгновенно очутился за гробом. Яо Седьмой торопливо переместился туда же, по-прежнему пользуясь телом Сучжоу как прикрытием. На самом деле отец и не собирался соперничать с ними. Он шёл к Лао Ланю. Тот встал и спокойно кивнул:

— Я раньше был о тебе высокого мнения, Ло Тун, на самом деле ты не подходишь ни Дикой Мулихе, ни Ян Юйчжэнь.

Отец высоко занёс топор.

— Папа! — с громким криком я помчался вперёд.

— Папа! — с громким криком помчалась вперёд сестрёнка.

Маленький репортёр поднял фотоаппарат.

Его объектив был нацелен на отца и Лао Ланя.

Вылетевший из рук отца топор описал кривую и опустился прямо на лоб матери.

Мать не произнесла ни звука, простояв момент как деревянная свая, она стала падать вперёд и упала на руки отца…

Тот самый электрик с ловкими ногами забил в стену храма гвоздь, потом протянул провод и повесил огромную лампу. Яркий до рези в глазах свет залил сумрачный храм до бледноты, какая бывает при падучей. Я страдальчески зажмурился, чувствуя, что ноги и руки судорожно напряглись, в ушах словно звенела пара цикад. Я боялся, не случился бы снова приступ моей болезни. Очень хотелось предложить мудрейшему перебраться в комнатушку за образами святых, чтобы избавиться от режущего глаза света, но выражение его лица оставалось безмятежным, похоже, ему было вполне комфортно. Я вдруг обнаружил рядом с собой изящные тёмные очки, вполне возможно, их оставила здесь, спасая меня, та студентка мединститута (я не уверен, что она — дочка Лао Ланя, в Поднебесной столько людей с одинаковыми именами и фамилиями). Она помогла мне, была так добра ко мне, по идее, мне следовало вернуть ей эти тёмные очки, но она уже исчезла бесследно. Я надел очки, чтобы защититься от яркого света. Если она здесь появится, я тут же верну их, а если не появится, временно поношу, хотя понимаю, что такая барышня вряд ли захочет носить их после такого человека, как я. Перед глазами всё поменяло цвет, стало каким-то нежно-бежевым, очень приятным. Лао Лань легкомысленно перешагнул порог ворот, вошёл в храм, подняв к груди здоровую руку, кое-как поклонился, потом согнулся в глубоком поклоне и каким-то ненастоящим голосом произнёс:

— Уважаемый Ма Тун, невежественный Лао Лань, премного виноватый, пригласил театральную труппу, чтобы они спели для вас. Вы, уважаемый, хранили меня, чтобы я разбогател, ждали, пока я разбогатею, и вот вношу много денег на реставрацию храма, на новую статую, хочу также подобрать для вас несколько барышень, чтобы вам в любое время было весело и радостно, чтобы не прыгать среди ночи к кому-то через стену.