Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Текст вполне рвет сердце, почему ж нет:

Vor der Kaserne, vor dem großen Tor

Steht 'ne Laterne und steht sie noch davor.

Dort wollen wir uns wiedersehen,

Bei der Laterne woll'n wir stehen,

Wie einst Lili Marleen;

Wie einst Lili Marleen.

Переводить это вообще нет смысла. Да и зачем? Что тут непонятного? Солдат с подружкой никак не могут расстаться, расцепиться у КПП перед входом в расположение части, ему скоро на фронт — что тут еще сказать? Что добавить? Слов не надо. Крепкий, короче, текст. И там, в последнем куплете, есть оборот, который хорошо перевести никому не удалось, иноязычные версии песни все плохи:

Hebt sich wie im Traume dein verliebter Mund.

Влюбленный рот! Сильно сказано. Опережая свое время? Предугадывая Монику Левински? Не сказать. Еще ранний Бёлль писал про минет в среде подростков, причем там девица брала с ребят деньги.

Песенка пошла-поехала, и в 1939-м, с началом новой войны и с объявлением мобилизации, продался аж миллион пластинок. Хотелось людям насладиться мирными восторгами любви — может быть, напоследок, на посошок. «Только две только две зимы, только две только две весны… Идет солдат по городу…» И, может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной, как говорил один поэт… Солдатики со всех фронтов писали на радио и умоляли — ну, передайте же для нас любимую песню! Передавали, но поначалу очень редко, а бойцам хотелось большего. И тогда старый лис Роммель, которого личный состав замучил своим нытьем, попросил передавать «Лили-Марлен» регулярно, и к генералу прислушались. «Солдатское радио Белграда» стало ее давать в эфир каждый вечер, за пять минут до отбоя — в 21:55. Самое смешное, что с легкой руки Роммеля песенку полюбили и даже стали ее напевать, причем на немецком — англичане, которые тоже воевали в Африке! И тоже могли ловить эту немецкую радиоволну в 1941-м. От греха подальше и патриотизма ради «Лили-Марлен» все-таки перевели на English.

GI's тоже полюбили песню, причем они так поняли, что это про единственную известную им Марлен — красавицу Дитрих, которая блистала в Голливуде, сбежав от фюрера.

Всего же песню перевели на 48 языков, включая, как ни странно, иврит — и даже латынь. Бойцы Цахала вполне могли ее исполнять на родном языке — в отличие от, допустим, римских легионеров.

Смешно, что французскую версию исполняли в парижском кабаре La Vie — под немцами, ха-ха, в 1942-м. Это трогательно. Belle France с ее вот этими вот доминантами: выпить, закусить — и по бабам.

Самый же неудачный перевод, насколько я могу судить, был русский, притом что исполнил его не кто иной, как лично Иосиф Бродский. Текст получился никакой!

Есть ли что банальней смерти на войне

и сентиментальней встречи при луне,

есть ли что круглей твоих колен,

колен твоих,

Ich liebe dich,

моя Лили-Марлен.

Что же касается автора текста этой песни — это простой солдатик по имени Ханс Ляйп, — так он вернулся с фронта, с той Первой мировой, и жил долго и весело, и помер только в 1983-м. Да, типа жди меня, и я вернусь…

А еще есть совсем пронзительная песня. Она посложней, и потому всенародной любви не снискала.

Und wenn er wiederkommt —

Was soll ich ihm sagen?

Это wenn — да вернется ли он? Вернется? Не факт…

Там в конце вот так:

Und wenn er sieht dass Leer

Und einsam dein Zimmer,

Sage ihm dass ich im dunkeln

Liege fur immer!

Sag ihm ich hatt' ihn lieb,

Nur ihn, ihn alleine,

Und dass du mich lacheln sahst! —

Damit er nicht weine…

Это вышибает скупую слезу и подталкивает твою руку к стакану водки — почти как «Враги сожгли родную хату / Медаль за город Будапешт». Нехорошо звучит, и сравнение вроде неуместно, но из песни не так просто выкидывать слова. Не всегда получается.

Там мать или подруга влюбленной в солдата немки спрашивает — что ему сказать, если он вернутся и придет, и заглянет в твою пустую бедную комнату? Та отвечает:

— Скажи ему, что я любила его, только его одного и никого больше.

Такое чувство, что девка служила в борделе, заради куска хлеба, а не веселья для.

— И еще скажи, что мы не свидимся никогда, что я лежу одна — в темной могилке. И соври, что ты видела, как я улыбаюсь! Чтоб он не плакал…

Тут вполне — накал «Возвращения» нашего Платонова, с намеком на «в нашем доме пахнет воровством, а мы рукой на прошлое — вранье!». Песенка бьет под дых, такая она. Марлен Дитрих — как ее слушают люди, которые не любят немцев, их язык и вообще Германию? Да и кто ж это всё любит? Так, единицы…

Но таки боец, который лирически пришел к мертвой подруге, вернувшись в Германию с фронта, — может, и сжег в России чью-то родную хату, а после оборонял Будапешт? Больно, тяжело, горько. Иной раз даже и невыносимо. Что с этим делать? Что?