Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Дальше переписка прервалась. Месяц, два оттуда не приходило писем. А потом я получил цидулку (это от немецкого Zettel, кстати, которое пришло к нам, скорей всего, через идиш) из ее деревеньки, но почерк на конверте был чужой, не Велосипед. Писала ее подруга, белая, она тоже сбежала от цивилизации. И вот что она мне — прочтя прежде мои письма — сообщила. Велосипед разбилась на своем ржавом, старом — чуть не написал трофейном — мотоцикле, спасти-то спасли, но после аварии она могла двигаться по жизни только на инвалидной коляске, растолстела и с горя стала пить сверх обычного. Она уж более не была африканской королевой, как прежде. А превратилась в скучную жалкую тетку. Что ее никак не радовало. Финал угадать нетрудно: она накопила обезболивающих таблеток, смешала со снотворным, долила в стакан виски — и устроила отходную вечеринку, для себя одной. Типа «корпоратив фрилансера». Ну да, человек рождается в одиночку и умирает чаще всего тоже не на веселом банкете. Хотя — рождается все-таки в компании, присутствует как минимум роженица, а часто и повитуха со вспомогательным персоналом — это так, кстати.

Получилось, что старый смысл жизни Велосипед пропал, а новый было уж поздно искать. Она как чувствовала, что не засидится на этом свете, не задержится, и до этого крушения подсознательно, как знала, изо всех сил спешила насытиться юными красавцами, впрок. Впрочем, если б она осталась в Европе и помучилась там тогда пару-тройку лишних лет, то, не сходя с места, получила б открытую границу — и через нее африканских качков quantum satis, с доставкой на дом причем, спасибо Меркель. А с мотоциклом… Не хочу рекламировать немецкую медицину, но африканская против нее — хуже русской рулетки.

Вообще поймать этот момент — когда надо срываться и ехать куда-то, а когда тихо сидеть на жопе — это самое важное в жизни умение. Бросить всё и рвануть в чужие края? Или сидеть на берегу реки, ожидая, когда мимо проплывет труп твоего врага? Ну или твой собственный. Или оба сразу, дуплетом таким.

Но, как бы то ни было, она прожила свою жизнь так, как хотела. Могла б это всё еще продлить, протянуть, но длина жизни — не самое в ней главное. И destination — тоже вещь второстепенная. Самое важное — курс, направление. Ну и фарш, которым ты наполняешь оболочку жизни. Так что по-хорошему — всё у нее сбылось!

Да… Нельзя сказать, что я уж прям так охотился на немцев или что они гонялись за мной по всему миру, чтоб при удобной возможности кинуться ко мне и озадачить, смутить, поднять или испортить мне настроение. Нет. Просто мое ремесло само бросало меня на немцев — как некая сила выкидывает на берег китов. А зачем, по каким причинам я выбрал себе такой хлеб — это уже другой вопрос.

Та их знаменитая Стена — штука важная. Она была вроде ж на века! Но в один прекрасный день глядь — и ГДР куда-то пропала. Вот была, только что — и вдруг нету ее. Стены, границы — как-то всё расшаталось, сдвинулось, поплыло. Выяснилось, что всё относительно, старый еврей таки да, не обманул нас.

Столько русских ломанулись на Запад!

Была такая история с одним моим деятелем искусств.

Еще при совецкой власти, в декабре в 1989-го, одна девушка привезла из самого Парижа свежий номер «Пари матч» и показала знакомому — близко — художнику фотку, а на ней взасос целуются два старика. И говорит:

— Вот что тебе надо рисовать!

Врубель — а это был он — задумался… Девка все-таки только что из Парижа приехала! А не из Жмеринки какой-нибудь.

Девушка была известна в московско-питерских кругах. Она тусовалась с культурными людьми, с художниками там, то-се, и с кем-то из них вступала в отношения, ну а как иначе. В свободное время писала рецензии — и какие-то из них, бывало, даже публиковала.

Врубель думал, думал… Вообще он давно уже изготавливал произведения искусства. Так он называл свои картинки, срисованные с газетных фотографий. Этот творческий метод он открыл в 1983 году. И начал эти свои поделки выставлять. Первая такая выставка прошла в августе 1986-го в Раменках, в маленькой квартирке Саши Морозова, купленной частично на мои деньги. Автор тогда продал несколько полотен, за дорого: аж по пять рублей за штуку!

Морозов был этими сделками недоволен, он орал:

— Зачем ты это делаешь? Ты всё портишь! Художник не должен ничего продавать! Прекрати! Рисуй и не отвлекайся ни на что!

Врубель тогда удивлялся: «Чо он кричит-то? Вроде ж давал мне понять, что художником меня не считает…»