Лара Галль - Буквенный угар

Он держит ее за руку. Всегда.

Он держит ее за руку, как в детстве держал воздушный шар. Такое же чувство. Вот ее рука, вот ее пальцы, но ее никогда нет рядом. Она зависает где-то там, как синий воздушный шар — зыбкая примета праздника, — чуть крепче ветер, и шар унесет: «Девочка плачет, шарик улетел…»

Он — не девочка, но шарик этот рвет из рук, рвет, уносит, и поделать ничего нельзя…

Всегда она была его девочкой, его женщиной, с самой юности.

Теперь они женаты двадцать лет, а он все так же влюблен, нет, гораздо сильнее.

Она — вещь в себе.

Там, где она обитает, где вдыхает свои миражи, пока не живет никто.

Это место необитаемо и вместе с тем тесно от смутных чаяний других.

Все эти годы он почти не сомневался в том, что любим.

Как сомневаться, если с тобой нежны?

Если заботятся, предугадывают желания?

Если готовят то, что любишь?

Если трогательно нежны с твоей мамой?

Если дарят подарки, измеряют давление, следят, чтобы с собой всегда были ампулы с долаком на случай почечной колики.

Не говоря уже о щедрых приношениях ее женственности на вожделеющий алтарь его мужественности…

Он почти не сомневался, что любим. И все же… все же этот синий шар праздника всегда легонько вырывало из рук.

Этим вечером он повел Лику новым маршрутом. По маленькому бульвару, мимо канадского консульства, по мокрой тротуарной плитке, залепленной желтыми кленовыми звездами как попало, в смятенном порыве деревьев к эксгибиционизму ноября…

Где сейчас летала Лика, вплетя свои пальчики притертым за двадцать лет узором в его ладонь, не знал, как всегда.

Шагал ей в такт, вспоминал, как лет пять назад попал в Тольятти в больницу с вечными камнями в почках.

Боли были такие, что после приступов еле дышал. Привычные ко всему врачи не особо обращали внимание на его корчи. Посылали в процедурную уколоть обычное — ношпу/баралгин.

А его уже не брало это, камень шел стремительно, и приступы были жестокими и частыми.

Привычно убедившись в недейственности анальгетиков, дежурный доктор нехотя вызывал сестру с чем-то наркотическим. Та, не торопясь, приходила, заполняла форму на укол — а как же, наркотики на учете, — потом вяло вскрывала ампулу, набирала шприц, долго мазала место укола, больно вдвигала иглу в измученную мышцу…

Невозмутимый профессионализм. А его уже рвало от боли…

На второй день сволочной больничной муки приступ случился при Лике. В этой гадской больнице врачей было не сыскать. А вызвать медсестру с наркотиком мог только врач.

Лика, яростная девочка, обежав весь этаж, рванулась в святая святых — комнату отдыха врачей. Распахнув дверь, отчетливо прошипела: «Если с ним что-то случится, я взорву вашу больницу».

Холеного доктора подкинуло с кожаного дивана. Что-то забормотал, схватил трубку, бросил какой-то отрывистый шифр.

Разморенная Прима промедола, недовольно поспешая, прибыла на этаж уже через семь минут. Потянулась за своим блокнотом, но Лика, девочка его спасительная, уже сунула в белый халат бумажный квадратик купюры, шепча: «Давайте формальности потом, после укола».

Величаво кивнув, Прима сноровисто вколола снадобье — и через три минуты его унесло в сон.

Лика тогда быстренько вникла в больничную систему.

Подружилась с медсестрами незамысловатым путем, известным еще в Книге книг — «Дар в пазуху расширяет сердце».

Подружилась с палатным врачом, просто поболтав с этим импозантным мужиком о том о сем.

И теперь весь персонал переменил отношение, все дружно старались не допустить болевого спазма, чтобы камень не тормозился ничем.

А потом кто-то из санитарок обмолвился, что, мол, и опасались ее, а ну как и правда — взорвет больницу…

Лика быстро научилась делать уколы. Легко и не больно.

Изучила его «каменную» болезнь «от и до». Травы, чай, биодобавки, чем приступ снимать — все выяснила.

Ну разве она смогла бы так, если бы не любила его?

— Меня уносит, — сказала она вчера, — я уже давно не с тобой, разве ты не видишь?

— Не вижу, — соврал он, — вот же ты, здесь, со мной.

— Я хочу пожить одна, Сереж, хочу снять квартиру и пожить одна.

Медленно приходя в себя, осматривал маленькую гостиную, видел, словно впервые, желтые рельефные обои, темно-коричневые деревянные окантовки углов. Белый диван с подушками цвета корицы. Светло-зеленый пол. Лика сама выбирала и цвета и фактуру обоев для ремонта. Рабочие тогда вежливо недоумевали. Тихо и колко комментировали причудливый хозяйкин вкус. А когда под Ликиным ласковым напором завершили работу в комнате — ахнули. Бледно-зеленый ясеневый пол — словно трава подо льдом, теплые желтые стены — как солнечные блики в хмуром питерском дне, четкие коричневые обрамления углов как ощущение завершенности и… надежды.