Лара Галль - Буквенный угар

Потом мы как-то незаметно перестали ссориться. А ты стала очень сильно брыкаться. Наверное, тебе не нравилось катание на мотоцикле. Твой папа любил тогда лететь в горячем плотном воздухе, сидя верхом на своей любимой «Яве». И чтобы я пряталась за спиной, и капсула живота таилась между нами. Мы неслись втроем сквозь космос бытия на нашей ракете, а все остальные были в стороне. Ощущение семьи. Отдельно от всех. От всего мира. Только мы. Какая опасность, какой риск? Нет ничего, кроме этого становления семьи! Так мы летели однажды в сумерках через деревянный мосток без перил, и случайная мошка угодила в глаз нашему шальному мотовсаднику. Руль вильнул, и мы остановились на всем скаку лицом в камыш, передним колесом в ил. Никто не упал. Я не успела испугаться, а ты? Наверное, успела. Потому что родилась на две недели раньше.

Знаешь, как это было? Мы сняли хорошую квартирку. И я отмывала ее от чужих запахов. Когда уже все уголочки были обихожены моими руками, я добралась до белого абажура. Взгромоздилась на стул, потянулась рукой с фланелевой тряпицей вверх и… пролилась водой. Вызванный по телефону твой папа, волнуясь, позвонил в скорую. Нас повезли в роддом.

Ты сидела тихо и совсем не желала со мной расставаться. Никаких схваток, никакого намека на роды. Вот только от тебя ушла вся моя-твоя вода. И тебе не в чем стало жить. Домик твой остался, но жить в нем было уже нельзя. И тебя стали выгонять оттуда. Нагнали в нашу с тобой кровь всяких гонителей. Детка, видишь, когда еще началось? С тех пор гнали тебя часто и из самых разных мест. Но это судьба. Она знает, куда тебя прибьет ее волнами.

Ты родилась через шестнадцать часов. Провела их без воды — это очень, очень долго. Наверное, поэтому ты можешь терпеть столько, сколько приходится. Только плачешь чаще и дольше, чем другие. Наверное, оттого, что помощь, которую могут доставить люди, не подходит тебе по типоразмеру, ну что ж…

(Удивительно, детеныш, что боль, которую доставляют люди, прекрасно вписывается в любой размер, да).

Я, отделенная от тебя, повернула голову и поискала тебя глазами. На столике в родзале лежало несколько младенцев. Только у тебя личико было белым-белым. Ротик был приоткрыт. Ал и устал. Низринутое в жизнь первое мое дитя.

Я помню наше первое противостояние. Тебе было десять месяцев, а ты уже начала ходить. Клумба с душистым табаком была так привлекательна для твоих крепеньких ножек. А я все оттаскивала тебя оттуда. И однажды, занеся башмачок над бордюром клумбы, ты посмотрела на меня. Я сказала: «Нельзя!» — и посмотрела тебе в глаза. Ты задержала ножку на весу и уставилась на меня. Никто из нас не отводил взгляд. Это был момент, который определил мое влияние на годы. Каким наитием я поняла, что победить нужно именно взглядом и именно тогда, бог весть. Но мы смотрели друг другу в глаза, и твоя ножка медленно опускалась, не нарушив цветочный предел. Потом, чтобы укорить тебя, было достаточно взгляда. Зачем-то я иногда присовокупляла крик и слезы. Издержки, детка. Прости.

Когда ты спала, я зацеловывала тебя всмятку. Не спящая — ты была такая недотрожка!..

Я всегда буду любить фотографию, где тебе четыре года. Ты в длинном платье, глаза раскрыты удивленно. Рядом другая малышка — трехлетняя. Твоя сестра. Кроткий ангел, прощающий обиды прежде прошения. Она собиралась заплакать, но передумала. У тебя на запястье надет браслет. Это отнятое у сестры пластмассовое кольцо для режущихся зубок. В этом вся ты. Осознала красоту момента, забрала у сестры слюнявое кольцо — и пристроила его украшением на себя. Спасла кадр.

Как же так случилось, что все твои образы и возрасты сложились в нынешний? Белоликий ангеленок стал золотистой смуглой девушкой. Синеглазой и рыжеволосой. Помнишь, какие у тебя были волосы? Светло-русые. В семнадцать ты покрасила их в черный. Я зажала себе рот рукой, чтобы ничего не сказать. Через полгода мучительных попыток подделаться под брюнетку ты сдалась. Помнишь восемь часов в студии, где два стилиста старались смыть эту шахтерскую черноту с волос? Ты вышла из салона, смущаясь синими глазами и шелковея отвоеванными волосами. Бледно-рыжими. Этот цвет и стал твоим.

Ты мне так нравишься в твои девятнадцать. Мне нравится твоя взрослая душа. Душа, которая умеет болеть и выздоравливать. Слышать и понимать. Душа, которая умеет плакать со мной обо мне, с собой о себе.

Все говорят, что ты похожа на папу. Это верно. Ты любишь его и… снисходишь к нему. Потому что ты — женщина, вобравшая в себя мою инициацию, мои первые опыты жизни с мужчиной, мои неимоверные запросы, мои обломы, мое взросление. А ведь тебе еще предстоит твое собственное становление женщиной… Очень надеюсь, детка, что конфликта опытов не случится. Я больше сил полагала на то, чтобы не навязать тебе ничего, чем на то, чтобы научить тебя чему-то. Так вело меня сердце. Не подвело ли?