Алиса Ханцис - Аквариум

Тина отправила письмо и встала с дивана, чтобы сделать кофе. Тяжесть внизу всё не отпускала. Она так измучилась, что, казалось, стоит избавиться от этого камня — и она взлетит к потолку, как воздушный шар. Ей просто надо было вспомнить. Или, на худой конец, попытаться выбить клин клином.

Она достала с полки фильм, который одолжил ей Мик. Название было громоздким, из тех, что невозможно упомянуть между делом в разговоре — пришлось бы придумывать короткое прозвище вместо полного имени. Ей подумалось, что это неспроста. Тина зарядила плеер и устроилась на диване, завернувшись в одеяло. Она чувствовала, что нарывается, что нарочно идет куда-то вонючим переулком, где не горит фонарь. Секундой позже она увидела этот переулок, где эхом отдавался собачий лай. Картинка шла под титры. Собаки, чавкая, рвали мясо с костей — так близко, что она могла протянуть руку и тронуть тугой белый бок с черным крапом. Потом Тину потянуло куда-то вверх, и она услышала музыку. Струнные мерно накачивали сцену тревогой, как кровью. Пульс у них был, как у спортсмена: около шестидесяти. Тина одним глотком допила кофе и приготовилась бояться.

Спустя два часа и три минуты она обнаружила себя лежащей на боку, обхватив руками и ногами свернутое валиком одеяло. Ей казалось, что ее разорвали пополам. Одна половина считала, что фильм отвратительный. Другая — что гениальный. Камень не уходил. Тина уснула.

Утро в день сеанса было солнечным, а после полудня поднялся ветер и небо быстро затянуло. Оставалась лишь маленькая прореха прямо над Тининым домом, и оттуда иногда сквозило мягким осенним светом. В эти моменты вокзальный шпиль на другой стороне реки наливался золотом и горел, как маяк, на фоне туч. Тина подумала, что такая же погода была в тот день, когда они впервые встретили Иву. Ей не хотелось ехать на сеанс, но Тео попросил ассистировать. Всего один раз, сказал он, и она согласилась.

Она вошла в Комнату вместе с Ми и встала у второго аварийного рубильника. Мик уже сидел на коляске рядом с первым; тут же находился пульт управления фонограммой. Дверь бесшумно открылась, впустив Иву. Тео шагнул следом. Он был одет как обычно: в черную футболку и черные же джинсы — за исключением того, что на руках у него были белые нитяные перчатки. Тина приподняла брови, но брат не видел ее: он ждал фонограммы, чтобы включиться вместе с ней. Тине показалось, что он очень устал. Работал он, однако же, спокойно и технично. Лицо его было непроницаемым. Ми с камерой следовала за ним приставным шагом, легко и плавно, будто катилась по рельсам. Мик напряженно следил за игроками. Тина блуждала взглядом по Комнате: ей не хотелось смотреть на Иву. Поэтому она пропустила момент, когда ритм сбился. Это было уже после того, как Тео поставил точку, прописанную в сценарии. Тина, дождавшись сигнала, вышла на позицию. Брат и Ива, стоя друг напротив друга, составляли одну ось координат, Тина и Ми — другую. Она накрыла головы играющих двумя полотнами белой ткани и отвернулась, чтобы не видеть, как он ее целует. Вместо этого она слушала музыку — слишком отстраненную и холодную в оркестровой аранжировке — и думала, зачем он взял для игры эту картину, которую сам считал банальной. А в следующую секунду что-то произошло, и Тео рывком сдернул оба полотна. Его глаза изменились. Он проснулся.

Тина так и не узнала, что именно сделала девушка: эту запись они ни разу не смотрели. Тео, метнув оба платка в конец Комнаты, порывисто обошел Иву сзади, стиснул ее кисть и свободной — неограниченно свободной — рукой повел с плеча девушки вниз до конца и потом обратно. У Тины зазвенело в ушах. Фонограмма была закольцована, и она потеряла счет времени, будто села в вагон метро и пустилась в бесконечный путь по кольцевой — нет, не по кольцевой: по спирали, потому что круги становились все меньше, дыхание в Комнате — всё громче, и ей казалось, что ритм ускоряется, хотя музыка оставалась все той же: гипнотической, сказочной и нежной. В какой-то момент она, выглянув в окно вагона, мельком заметила Мика. В глазах его читалась мольба. Он просил брата не останавливаться, хотя остановить его было уже невозможно. Тео не играл больше, его глаза будто бы затянулись собачьим третьим веком. Белые перчатки казались Тине хирургическими: руки препарировали тело девушки так искусно, словно были намного старше и опытней, чем он сам.

Что-то инородное проникло в фонограмму — один раз, потом другой. Тина не сразу поняла, что это: в Комнате никогда не звучало слов, произнесенных живым голосом. Сейчас слово было одно, и это слово было «Нет».