Алиса Ханцис - Аквариум

Тина вышла из вагона и приблизилась к играющим. Ей почему-то хотелось быть сейчас рядом с ними. Кажется, она собиралась взять Иву за плечи и увести из Комнаты. Тео повернулся к сестре и посмотрел ей в глаза тяжелым долгим взглядом, который ее пьянил. Тина завела руки Ивы за спину и крепко сжала их. Тео кивнул брату, и тот выкрутил фонограмму на максимум.

— Вы как режиссер согласны с тем, что искусство помогает человеку формировать чувство прекрасного?

— Безусловно.

— Но при этом вы считаете, что искусство не должно нести никаких нравственных посылов.

— Знаете, один австралийский художник сто лет назад сказал, что искусство должно быть вне морали: unmoral. Это совсем не то же, что быть аморальным. Просто искусство лежит в совершенно иной плоскости. Оно может трогать и волновать зрителя, может пугать и вызывать отвращение. Вся палитра чувств ему доступна. У художника ведь не бывает плохих красок. А самое прекрасное, что оно может подарить — это возможность получить разрядку после долгого напряжения.

Сидя за компьютером, Тео набивал с черновика последний текст. Он едва разбирал свой ужасный почерк на нотном листе: буквы расплывались, да и вообще было паршиво. Кашель стал сильнее со вчерашнего дня, сердце семенило мелко и часто, как собачьи лапы. Он, конечно, сам был виноват, что не спал уже почти сутки. Но ему казалось, что если он ляжет, то уже не встанет. Придется тогда звонить в скорую, звонить Тине, чтобы взяла собаку. Он не мог вспомнить, куда положил мешок с кормом, и это ужасно раздражало. А еще сильно мерзли руки и он не мог погреть их о стакан, потому что чай давно остыл. Тео потянулся к банке с амфетаминами, встряхнул ее — банка была пуста. Он на всякий случай заглянул внутрь, но слух никогда не подводил его. Идти куда-то не было сил. Он решил, что перебьется и так. Дописал текст, залил его на сайт и открыл почтовую программу. Перечитал — наверное, в сотый раз — письмо от сестры. Монитор светил слишком ярко, и у него заслезились глаза. Сквозь пелену он видел крошечную комнату с кроватью и окном, собаку на полу и виниловые часы на стене. Одна из стрелок показывала на четвертную ноту, но Тео не мог вспомнить, что это означает. Он решил все-таки прилечь ненадолго, а потом позвонить Тине, чтобы привезла таблеток и погуляла с собакой.

Он не стал укрываться одеялом: с него градом лил пот, будто он научился плакать всем телом. Арлет запрыгнула на кровать, и Тео зарылся в ее шерсть израненной рукой. Сознание стало отключаться. Он успел подумать, может ли наплакать целое море слез — и в следущий миг увидел себя плывущим в этом море. Плыть было легко и приятно. Тео нырнул и вскоре обнаружил, что может дышать под водой. Ему понравилось это умение: он мог теперь притвориться бесплотным духом, как всегда мечтал. Тело больше не мучило его. Далеко уплыть ему, впрочем, не удалось: у моря обнаружились границы — четыре стеклянных стены. За ними угадывались очертания комнаты. Слева за стеклом кто-то играл на синтезаторе — Тео не слышал звука, но видел, совсем близко, пластиковый ямаховский задник на стойке, кусочек яркой рубашки и мальчишеское лицо. За дальней стеной тоже кто-то играл, сидя в профиль к нему. Лицо было скрыто длинными волосами, а руки — боковой панелью инструмента, но Тео не нужно было видеть выворотных бело-черных мануалов: по одной только форме легконогого, обрамленного резьбой корпуса, по богатой росписи на внутренней части крышки он понял, что это шикарный клавесин, явно аутентичный. Тео даже стало завидно. Он заметил движение справа и перевел взгляд: там отражалась в полированной глади рояля коротко стриженная голова, и обнаженные руки ласкали клавиши. Все трое должны были играть одну и ту же вещь — иначе и быть не могло, он чувствовал это по их движениям, но не мог вспомнить пьесы с таким составом.

Сквозь толщу воды пробежала легкая волна, и Тео увидел сестру. Она зависла на месте и тоже смотрела на музыкантов. Он хотел окликнуть ее, но получились одни пузыри. Тео протянул руку, чтобы потрогать ее за плечо — рука расплылась, как медуза. Ему стало не по себе. Он изогнулся всем телом и прянул вперед, как делают рыбы: тело у него всё еще было. Несколькими сильными движениями он обогнул Тину и повернулся к ней лицом. Тина была красивая, ее силуэт изящно, по-барочному изгибался на фоне ярко освещенной четвертой стены. Она встретилась с ним взглядом. Сердце Тео — у него всё еще было сердце, где-то в нежной, студенистой глубине — сладко сжалось. Он улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ. Значит, у него всё еще были губы. Он сказал ей, артикулируя тщательно, как для глухого: «Не сердись на меня».